Опять двойка. Школьные рассказы. Анна Вербовская

даже вернуться.

      У лукоморья дуб…

      – Не надоело вам? – спросила мама.

      Не отрываясь от телевизора, мы с папой дружно кивнули. Не надоело, дескать, о чём разговор.

      – Лучше бы духовно развивались, а не пялились в ящик.

      Мы опять кивнули. Конечно, лучше, кто спорит.

      У мамы лопнуло терпение, и она встала между нами и телевизором.

      – Ну, ты-то взрослый человек, – сказала она папе.

      – Безусловно, – с некоторым сомнением в голосе ответил он и вытянул шею, чтобы немножко видеть экран.

      – Вот и занялся бы её культурным совершенствованием, – мама кивнула головой в мою сторону. – Развил бы в ней тягу к прекрасному.

      Мамина фраза повисла в воздухе. Не потому, что папа был совсем против. Просто он не знал как.

      Понимая, что толку от нас не добьёшься, мама завернула в фольгу бутерброды и жареную курицу, собрала чемодан и большую спортивную сумку и купила на всех билеты в плацкартный вагон.

      – Поехали, – сказала мама.

      – Куда? – не поняли мы.

      – К Пушкину, – ответила она и выключила телевизор.

      Ехать к Пушкину пришлось долго. Сначала целую ночь на поезде. Потом ещё километров сто в большом туристическом автобусе.

      – Александр Сергеевич, – заметила мама, – весь этот путь проделал в кибитке. На конной, между прочим, тяге.

      – Вот времена были, – почесал в затылке папа. – Жил человек в собственном доме, под боком у няни. А все думали, что он в ссылке.

      – Ничего удивительного, – сказала мама, – я у себя дома тоже как на каторге. И никакой няни. А Пушкин много чего в своей ссылке написал. И «у лукоморья дуб», и про Царевну-Лебедь.

      – Помню-помню, – согласился папа. – Школьная программа. Болдинская осень в Михайловском. Или в Тригорском? Как его там?

      И папа зачем-то стал нам рассказывать – причём в рифму – про своего дальнего родственника, какого-то дядю, у которого были какие-то правила – то ли честные, то ли, наоборот, нечестные. И вот, этот странный дядя очень серьёзно заболел и за это заставил себя уважать, поправлять ему подушки. Не мог, видите ли, ничего лучше выдумать. Белиберда какая-то.