Крепостное право. Мария Баганова

девку или продал мальчика, кучера, лакея», – произносились так равнодушно, как будто дело шло о корове, лошади, поросенке», – вспоминал цензор Александр Васильевич Никитенко, в юности – крепостной крестьянин графа Шереметева.

      Действовали даже специальные невольничьи рынки, где людей продавали, словно скот, нацепив им на лбы ярлыки с указанием цены и профессиональных навыков. В пушкинские времена один такой рынок находился против Владимирского собора, другой – рядом с Поцелуевым мостом через Мойку. Рынки для продажи людей имелись также на Лиговском канале, у Кокушкина моста и в Коломне. На Сенной площади существовал специальный «пятачок» для торговли людьми, он назывался «рабий рынок».

      Радищев, неоднократно бывший свидетелем продажи крепостных, описал это гнусное торжище. В его повести продавали с молотка имущество промотавшегося помещика: дом и целую семью крепостных. Писатель приводит и примерный текст объявлений, которые публиковались в газетах по таким случаям: «Сего… дня пополуночи в 10 часов, по определению уездного суда или городового магистрата, продаваться будет с публичного торга отставного капитана Г… недвижимое имение, дом, состоящий в… части, под №…, и при нем шесть душ мужеского и женского полу; продажа будет при оном доме. Желающие могут осмотреть заблаговременно».

      Далее Радищев продолжает: «На дешевое охотников всегда много. Наступил день и час продажи. Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят неподвижны на продажу осужденные.

      Старик лет в 75, опершись на вязовой дубинке, жаждет угадать, кому судьба его отдаст в руки, кто закроет его глаза. С отцом господина своего он был в Крымском походе, при фельдмаршале Минихе; в Франкфуртскую баталию он раненого своего господина унес на плечах из строю. Возвратясь домой, был дядькою своего молодого барина. Во младенчестве он спас его от утопления, бросясь за ним в реку, куда сей упал, переезжая на пароме, и с опасностью своей жизни спас его. В юношестве выкупил его из тюрьмы, куда посажен был за долги в бытность свою в гвардии унтер-офицером. Старуха 80 лет, жена его, была кормилицею матери своего молодого барина; его была нянькою и имела надзирание за домом до самого того часа, как выведена на сие торжище. Во все время службы своей ничего у господ своих не утратила, ничем не покорыстовалась, никогда не лгала, а если иногда им досадила, то разве своим праводушием.

      Женщина лет в 40, вдова, кормилица молодого своего барина. И доднесь чувствует она еще к нему некоторую нежность. В жилах его льется ее кровь. Она ему вторая мать, и ей он более животом своим обязан, нежели своей природной матери. Сия зачала его в веселии, о младенчестве его не радела. Кормилица и нянька его были его воспитанницы. Они с ним расстаются, как с сыном.

      Молодица 18 лет, дочь ее и внучка стариков… Детина лет в 25, венчанный ее муж…»

      Дабы еще более подчеркнуть несправедливость