Боевой разворот. И-16 для «попаданца». Александр Самохвалов

проснулся, рядом уже никого не было.

      День четвертый

      Когда проснулся, рядом уже никого не было… Повара рано встают.

      Да, есть женщины в русских селеньях. И не только в селеньях. В городах тоже. Попадаются. Хотя и реже. Можно поговорить, можно послушать или просто помолчать. Вдвоем. Панацея. Все тревоги, все боли душевные если не вовсе уходят, то смягчаются. Как с мороза у теплой печки. Это, собственно, и есть Родина. Женщины, дети… Родители. Старики. За них воюем. За прошлое, настоящее и будущее. Не за вождей же, усатых и безусых, головы класть. И не за идею. Идей – их вон сколько было… и будет… разных.

      Из Надеждиного закутка выбираюсь потихоньку. Она, конечно, человек свободный, в том числе и по понятиям нынешнего времени, – но зачем? В удобства, затем размялся. Потом в казарме хватанул бритву с прочим, заобиходился – и на завтрак. Наде махнул рукой, она в ответ. Некогда.

      На построении все еще довольно много народу. Хотя, конечно, первые ряды, где летный состав, поредели не слабо после вчерашнего, надо думать. На предыдущем меня, разумеется, не было, сравнить не с чем, но потери, по определению, были. Нехилые, увы. Где-то, полагаю, невосполнимые даже. Впрочем, рассвет едва-едва занимается лишь, а дежурная шестерка «чаек» уже накручивает километраж синевы.

      Перед строем группа офицеров. Впереди майор. Лет тридцати. В летной форме. Светловолосый, с волевым лицом. Плакатными такие называют. Смутно знакомым. Костику, разумеется. Ростом лишь чуть выше меня, но видно, что крепкий, и такое чувство, будто бы сейчас взлетит, прямо вот так, без всего, от словно переполняющей его энергии. Это с утреца-то. Глаза быстрые, серые. Сразу видно – истребитель…

      Оказался майор Сурин[97]. Борис Николаевич. Командир 123-го иап. Прибыл ночью еще, из Пинска. Взамен Бати. Скоренько доводит обстановку. Хреноватенькая, скажем так, обстановочка. Фрицы (хотя здесь их так не зовут еще) автоколоннами остановились на достигнутом – пощипали мы их капитально, с неба то есть, да и мазута кой-какая подошла, – но направляют в нашу сторону разведдозоры. Которые пока перехватываются и удерживаются нашими заслонами, но это пока. Скоро снова попрут. Короче, пора уматывать, да поскорее (все это в моей интерпретации, разумеется, впрочем, Сурин и правда почти не матерится, сурьезный дядечка). В Пинск. Часть технарей и прочих уже смотала удочки, прочие даже не ждут уже зеленого свистка – грузятся полным ходом. На остальные машины пилоты найдутся. С избытком. Из «мигов» – только на два. А их четыре. О «яках» вообще ни слова. Закончив насчет «мигов», комполка оглядывает строй. Три шага вперед.

      – Разрешите обратиться? Младший лейтенант Малышев.

      – Знаю тебя, Малышев. Молоток. Что скажешь… теперь?

      – Предлагаю перегнать «миги» мною и старшим лейтенантом Гудава. В два захода. Обратно на У-2. А потом, если получится, «яки».

      – Ты что, «як» пилотировать умеешь?

      – Точно не знаю. Но думаю, что смогу.

      – Этот сможет, – реплика сзади, от Шульмейстера.

      –

97

К 5.00 утра 22.06.1941 г. майор Б. Н. Сурин уже имел личную победу – сбил Вf-109 (на И-153). В четвертом боевом вылете, будучи тяжело ранен, он привел свою «чайку» на аэродром, но посадить уже не смог. Когда его плохо управляемый истребитель вернулся на аэродром, на выравнивании заглох двигатель и при касании земли под углом раскрытый парашют вырвал майора из кабины. Видимо, смертельно раненный, он пытался покинуть самолет, но не хватило сил. Тогда, собрав в кулак всю волю, пилотировал машину до аэродрома и умер при посадке. Борис Николаевич Сурин провел 4 боя, лично сбил 3 германских самолета. За тот день летчики его полка (123-го иап) сбили 30 самолетов противника. В данной реальности немецкая авиация понесла бóльшие потери, и майор Сурин остался жив. На какое-то время.