В битве с исходом сомнительным. Джон Эрнст Стейнбек

проведено и решение принято, ты обязан ему подчиниться. Когда у нас есть деньги, мы нашим уполномоченным на местах по двадцать долларов выдаем на пропитание. Только не припомню, чтобы были у нас когда-нибудь деньги. Прибыв на место, ты будешь работать там наравне с местными, а партийная работа – это уж после рабочего дня. На круг выходит по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. И кормиться сам, чем сможешь. Выдюжишь, как тебе кажется?

      – Выдюжу.

      Легкими касаниями пальцев Нилсон пробежал по столу.

      – Даже те, ради кого ты стараешься, в большинстве своем станут тебя ненавидеть. Ты это понимаешь?

      – Понимаю.

      – Так почему же тогда ты хочешь вступить в партию?

      Трудный этот вопрос вызвал у Джима замешательство. Серые глаза его прищурились. Подумав, он сказал:

      – В тюрьме сидели несколько партийцев. Они беседовали со мной. В моей жизни все всегда было так запутанно, такая сумятица… А в их жизни никакой сумятицы не было. Они работали, двигаясь к какой-то цели. Я тоже хочу работать, двигаясь к цели. Во мне словно умерло что-то. И я подумал, что так может получиться вновь ожить.

      Нилсон кивнул:

      – Понимаю. Ты чертовски прав. Понимаю. Сколько лет ты в школе проучился?

      – В средней только год с лишним пробыл. Потом работать пошел.

      – Но говоришь ты так, словно проучился подольше.

      Джим улыбнулся:

      – Я книжек много прочел. Мой старик был против того, чтобы я книжки читал. Говорил, из-за них я от своих совсем отобьюсь. А я все же читал. Однажды я в парке с одним человеком познакомился. Он стал для меня списки составлять, что прочесть следует. Ой, я читал и читал как проклятый. Там в списке Платон был с его «Республикой», и «Утопия», и Беллами, и Геродот, и Гиббон, и Маколей, и Карлейль, и Прескотт, и еще философы всякие, типа Спинозы и Гегеля с Кантом, и Ницше, и Шопенгауэр. Он даже «Капитал» меня заставил одолеть. Человек этот сам себя чудаком называл, говорил, что хочет представление иметь о вещах самых разных, чтобы ничего не принимать на веру. Вот и книги подбирал соответствующие.

      Гарри Нилсон помолчал, потом сказал:

      – Ты должен понять, почему мы так осторожничаем. Ведь наказаний мы признаем только два – выговор и исключение. Ты всей душой стремишься в партию. Я собираюсь тебя рекомендовать, потому что, по-моему, человек ты хороший, но, конечно, могут тебя и забаллотировать.

      – Спасибо тебе.

      – Теперь послушай, что скажу. У тебя имеются родственники, которые могут пострадать, если ты будешь работать под настоящей своей фамилией?

      – У меня дядя имеется. Теодор Нолан. Механик. Но Ноланов-то пруд пруди… Фамилия распространенная.

      – Пожалуй, это так. Деньги у тебя есть?

      – Примерно три доллара осталось. Было больше, да я на похороны потратился.

      – Ну а остановиться где планируешь?

      – Не знаю даже. Я все прежнее оборвал. Хотел начать жизнь заново, чтобы ничто надо мной не висело и меня не давило.

      Нилсон покосился на раскладушку.

      – Я