Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934. Александр Рупасов

о крепкий утес наших взаимоотношений с Германией»[198]. Однако логика поддержания баланса сил подтачивала вытекавший из нее в 1920-е гг. курс на культивирование политических отношений с Германией. Возрождение германского империализма и связанная с этим менявшаяся расстановка международных сил заставили советское руководство уже в начале 1930 г. признать наличие системного кризиса Рапалло[199]. В конце 1931 г. под влиянием Сталина Политбюро отвергло тезис Литвинова о необходимости подчинить отношения СССР с Польшей интересам советско-германской международной кооперации[200]. В 1932–1934 гг. задача борьбы с гегемонией группировки из великих держав трансформировалась в необходимость политического сближения СССР с Францией и ее европейскими союзниками, с Великобританией и США[201]. В своеобразной форме эту установку в начале 1934 г. подтвердил Генеральный секретарь ЦК ВКП(б): «У нас не было ориентации на Германию, так же, как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР»[202]. Привкус известной формулы лорда Пальмерстона позволяет трактовать это заявление как проявление изоляционистских настроений и даже «идеологии осадного положения»[203] но в контексте пересмотра позиции СССР в отношении Версальского договора и Лиги Наций его главный смысл состоял в подтверждении приоритетной значимости принципа «баланса сил» для проведения советской внешней политики в прошлом, настоящем и будущем. Характерная для Москвы (как, впрочем, и для Лондона) озабоченность сохранением свободы маневра во многом вытекала из веры во всемогущество этого руководящего принципа, из необходимости подчинить ему соображения политической конъюнктуры или идеологии[204].

      Принцип недопущения решительного преобладания одной из международных группировок имел для СССР не только общемировое или общеевропейское измерение, но и был непосредственно связан с проблемами защиты советских границ. Говоря о необходимости «поддержки слабейшего» и враждебности «таким международным акциям, которые в какой-либо мере могут способствовать угнетению одних народов другими или подготовке новых войн»[205], Москва видела в роли объекта международного давления прежде всего себя. Ее преследовал подлинный «кошмар коалиций» – от миража капиталистической реставрации объединенными силами Франции, Польши, Румынии и Чехословакии при поддержке английского флота и американских капиталов до призрака сговора лапуасцев, пилсудчиков и самураев о расчленении СССР. Едва ли не любая попытка сближения между странами, расположенными в непосредственной близости от советских границ, рассматривалась как попытка антисоветского сговора[206].

      Несмотря на неизбежные черты своеобразия, проступающие в исторической ретроспективе, на фоне международных отношений межвоенного периода советская внешняя политика выглядела

198

Записка М.М. Литвинова Л.М. Кагановичу (копии членам Политбюро), 15.9.1931. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 4. П. 21. Д. 63. Л. 240–242.

199

См.: Jan Korbel. Poland between East and West: Soviet-German diplomacy toward Poland, 1919–1933. Princeton, N.J., 1963. P.260; Oleg Ken. Collective security or isolation: Poland and Soviet foreign policy, 1930–1935. St. Petersburg, 1996. P. 16–17 и др.

200

См. решения «О Польше» от 30.8.1931, 3.9.1931, 20.9.1931.

201

См., в частности, комментарий к решению «О Франции» от 19.12.1933.

202

Отчетный доклад т. Сталина о работе ЦК ВКП(б)//XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б): Стенографический отчет. М., 1934. С.14.

203

См. Габриэль Городецкий. Миф «Ледокола»: Накануне войны. М., 1995. С.46.

204

В этой связи см. давнюю дискуссию вокруг статьи Р. Такера (Robert C.Tucker. The emergence of Stalin’s foreign policy//Slavic Review. 1977. Vol.36. P. 563–589) и, в частности, сформулированный Т. Ульдриксом тезис о том, что «советский подход к великим державам, если его освободить от марксистско-ленинского жаргона, являлся традиционной политикой баланса сил» (Teddy J. Uldricks. Stalin and Nazi Germany//Ibid. P.599).

205

Интервью Народного Комиссара Иностранных Дел СССР М.М. Литвинова, 23.7.1930. С. 427.

206

О паранойе и эгоцентризме как неизбежных порождениях «стратегического подхода» к международным делам см.: Michael Howard. The strategic approach to international relations//Idem. The causes of war and other essays. 2nd ed. Cambridge (Mass.), 1984. P.45–46. Эти феномены во многом обусловливали «советскую тенденцию к генерализации и извлечению всеобъемлющих выводов из ничтожных явлений» (K.G. Martin to W. Erskine, Warsaw, 8.10.1929. – PRO. FO/371/14041/N4639 (наблюдение польского атташе в Москве Я. Ковалевского).