Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934. Александр Рупасов

курс» СССР в 30-е гг. и т. д.[41].

      Проблема, думается, лежит в иной плоскости. Предложенный выше краткий критический анализ предостерегает против непосредственного восприятия «кремлевских тайн», зафиксированных в протоколах Политбюро. «Откровенность» и «красноречивость» немногих постановлений Политбюро обладала тем же общим функциональным смыслом, что и клишированность и лапидарность основной массы его решений. Во всех рассмотренных вариантах – подробная мотивация, косвенное указание на мотивы и полное отсутствие такого компонента в постановлениях Политбюро – этот смысл определялся не столько непосредственной информационной насыщенностью сообщения, сколько его социально-коммуникативными аспектами, и был связан с феноменом «сталинских сигналов» (как назвала его Ш. Фитцпатрик). Она отмечает парадоксальность положения, при котором режим, известный требовательностью к исполнению директив Центра, избегал «ясности в формулировании политической линии». «Фактом является, однако, то, что важные изменения в политике скорее «сигнализировались», чем сообщались в форме ясной и детальной директивы. Сигнал мог быть дан в выступлении и статье Сталина, или в редакционной статье, или обзоре в «Правде», или же посредством показательного процесса, или в форме опалы заметной фигуры, связанной с определенными тенденциями политического курса», – констатирует американский историк[42]. Предназначенные для распространения в среде правящей элиты[43], протоколы Политбюро выполняли сходное предназначение. Они подавали сигнал исполнителю и более широкому кругу «читателей». Если, например, сжатое «багажа не вскрывать» было адресовано руководителям ОГПУ и НКИД, ждавшим указаний относительно имущества г-жи Озолс[44], то почти одновременно принятая директива «в разговоре с румынами исходить из решения правительства СССР по бессарабскому вопросу о плебисците, обусловленном всеми гарантиями для свободного выявления населением его отношения к этому вопросу», имело в виду более широкие потребности. Партийно-государственной верхушке, встревоженной непредвиденным исходом кампании за подписание Московского протокола, Политбюро «сигнализировало», что на новые уступки Румынии оно не пойдет. Пышная фраза о гарантиях свободного волеизъявления, исходившая из круга признанных специалистов по самоопределению народов, подавала иронический знак, понятный партийному общественному мнению. Не будь нужды в расширении поля принятия этого «сигнала», Политбюро, в соответствии с обычной практикой, несомненно, поставило бы точку вместо запятой в середине фразы[45].

      Новые исследования и наблюдения позволяют подтвердить издавна существовавшее представление о том, что практика «конспирации» и «сигнализации» «сознательно или бессознательно» использовалась правящим режимом для укрепления и освящения своей власти, придания ей сакральных свойств[46]. Применительно

41

Анализ постановления «О поездке т. Литвинова» см.: З.С. Белоусова. Советский Союз и европейские проблемы: 1933–1934 гт.//ВИ. 1999. № 10. С. 55–56.

42

Sheila Fitzpatrick. Everyday Stalinism. Ordinary life in extraordinary times: Soviet Russia in the 1930s. N.Y., Oxford, 1999. P.26.

43

K сожалению, остаются неизвестными ни точный круг лиц, получавших в тот или иной период «рассылочные» протоколы Политбюро, ни более узкий состав руководителей, знакомившихся со сводом постановлений под грифом «Особая папка». Выявлен лишь перечень адресатов, утвержденный в конце 30-х гг. (см.: Постановление Политбюро о рассылке протоколов заседаний Политбюро ЦК от 16.10.1938//О.В. Хлевнюк и др. (сост.) Указ. соч. С. 81–82).

44

Cm. решение «О латышах» от 14.3.1929 (раздел 1).

45

См. решение «О Румынии» от 28.3.1929 (раздел 1). Как известно, антагонизм между СССР и Румынией вызывался не различием подходов к организации плебисцита в Бессарабии, а его абсолютной неприемлемостью для Бухареста.

46

См. Sheila Fitzpatrick. Ibidem. Н.Н. Покровский уподобил принятие решений «инстанции» «сакрализованному действу» (Н.Н. Покровский. Указ. соч. С.36). Разумеется, в этом нет ничего необычного: «политическая жизнь и церемониал не суть отдельные «вления, одно серьезное, другое поверхностное. Ритуал – не маска силы, но сам по себе способ властвования» (David Canadine. Introduction: divine rites of kings//David Canadine and Simon Price (eds.). Rituals of royalty: power and ceremonial in traditional Societies. Cambridge, etc., 1987. P.19).