Иночим великанов. Демьян Брауде

скорбной миной, и неизгладимой горестью на душе, которую не испытывала уже очень и очень давно…

      Однако привыкшего к дворцовой ночной идиллии, Джоаля, пригожий сон миновал, и он просыпался в кромешной ночи с заядлой периодичностью. Но не бессонница неприютного места терзала его думы. А до неприличия раскатистый храп. Причем он то и дело в кромешной тьме, растерянно смотрел на мирно сопнувшего на боку Гайта, но тот подобно грызуну тишайше сопел через водораздел диастемы меж зубов и скривлённой носовой перегородкой, чей ансамбль на порядок уступал, тому, что он услышал с противоположного правого бока.

      Риба скинув одеяла, распростершиеся на измятой простыне с набивкой соломы, выставив все открытые части тела, широко разинув клыкастый рот, храпела, как лошадь, и несколько не сбавляла темп. Ищущий исхода своей беде Джоаль пару раз, вставая на мозглый пол, напаиваясь неотъемлемым духом бадьяна от неё, накрывал гоблинку, и слышал только нечленораздельное бурчание сквозь сильно затянувший сон, а однажды даже осознанное сорвавшееся меж клыков слово, произнесенное с благоговейной интонацией – Хозяин…

      Даже несмотря на то, что тот нашел это нюанс милым, дальнейший сотрясающий барабанные перепонки бравурный грохот, отскакивающей от стен, не мог его усладить, отчего он, порвав наволочку, запихнул в уши куски ткани, которые подавили половину концерта одной музыкантши, с избито зацикленным мотивом.

      То-то было его удивление, когда первым, что он увидел поутру в спертых на свежесть покоях среди мириад, воспаривших во взвеси пылинок, подсвеченных лоснящимися прерывистыми брезжащими вторгнувшимися через малое окно лучами, был вздернутый курносый нос Рибы, исступлено уставившийся на него бездонно синими сапфирами. Она полностью облеченная в своё, стояла во весь свой малый рост, и пытливо наблюдала за его ушами почти ложа угловатый подбородок на деревянный свод у изножья. Когда он, слыша собственное учащенно забарабанившее сердцебиение в звоне ушей, начал доставать вытянутые лоскуты, пронизанные, янтарное бурой ушной серой она озарено догадалась.

      – Эвоно что! Стало быть, опять штормлю, – она, повинно покачав головой с шапкой червлёной копны, расширяя веки, сведя губы под клыки, и отошла поодаль.

      Джоаль с ломотой в заморенных прогулками членах, поднявшись на ломящих локтях упирая тяжёлую голову на изголовье, делимое перилами, тут же обременился пустотой желудка, и увидел Гайта, который на раз участливо вручил ему тарелку со сдобой, и плошку теплого настоя с курившейся в свету полосой утреней снеди.

      – Гожее утро. Завтрак в постель сир, – весело отозвался тот, растягивая ухмылку, рябинок и конопаток, уже облеченный в краги, и поножи, с льняной рубашкой.

      Без энтузиазма с замутненными не отпускавшим до конца сном глазами, виконт принял завтрак, и почти не глядя, проглотив его без смакований, с ещё набитым тот ртом растряс оруженосца.

      – Остальные, накормлены, напоены? – его речь лишена мягкости, и невнятна от сухости горла, но достаточно понятной