Шуберт. Людмила Горелова

вывалили на пианино кучу нот из местной библиотеки: «Учи!».

      Но дело было, ясен перец, не в «прохудившейся» памяти. Разве кто-то мог поверить, глядя, как она сопровождает двухчасовой спектакль без нот, без единой ошибки, что у неё плохо с памятью?

      – Заодно с Мартином выберете песни.

      Она бунтовала. Я видел, как всё это ей не нравится.

      – И, кстати, вот новое платье. Твой наряд раскритиковало начальство. Держи. И вот ещё дополнение.

      Надзирательша протянула Кнопке синее платьице с короткими рукавами и туфельки.

      – Но я не могу… Это невозможно! – испугалась малявка. – Это… не мой размер.

      – А ты сделай, чтобы был твой. У тебя три часа.

      – Тогда… Тогда я не буду играть. Я отказываюсь.

      Мы удивились: чего это наша малышка так встрепенулась?

      – Я… не умею шить.

      А уши у неё покраснели, как у неумелого врунишки.

      – Я умею, – сказал я.

      – Вот видишь! Из всего бывает выход, – успокоилась менторша. – Сегодня приедет большой человек из города. Только попробуй подвести! Ты меня знаешь.

      Кнопка, чьё сердце, видно, до сих пор жутко колотилось, вцепилась в платье и туфли, уже не понимая, зачем их держит. И побелела как смерть.

      – Вы в порядке? – аккуратно спросил я.

      Тут и конвой подскочил.

      – Эй, Наташ, ты чего это?

      – Всё хорошо, – отчётливо, по-немецки, услышал я.

      Она поморщилась, как от резкой боли, и потеряла сознание.

      Мы все слышали её Alles ist gut и были так ошарашены, что, как парализованные, смотрели, как нашу Кнопку приводят в чувства.

      – Господи, что это с ней? – беспокоилась менторша. – Что же вечером? Всё пропало… Ты, может, голодная?

      Кнопку усадили на стул у пианино.

      – Просто воздуха не хватило. Всё в порядке.

      Приходя в себя, девчонка потихоньку устраивалась, чтобы снова играть. Её голос звучал необычно взрослым и смиренным.

      – Ты точно можешь играть? – менторша изумлённо наблюдала за ней.

      – Да, я могу, – твёрдо сказала малявка, чуть меньше минуты назад бывшая совершенным мякишем.

      – Боже, а платье! – завопила тётка.

      Оно валялось позабытым. Я подобрал его и подал Кнопке, а сам сделал вид, что закопался в нотах на пианино.

      – Всё будет. Не волнуйтесь.

      И тут любопытство конвоя достигло пика:

      – А ты, что, говоришь на немецком?

      – Кто говорит? – менторша округлила глаза.

      – Да вот она, – один из них указал на Кнопку.

      Менторша строго посмотрела на нас. Кто-то кивнул под этим тяжёлым взглядом.

      – Вот такие, как ты, как же на войне выручали. А ты в эвакуации отсиделась. И ещё упрямится, как царица, из-за какого-то платья! – менторша была вне себя. – Давайте, пойте, что там у вас?

      Она демонстративно уселась в первом ряду и с нетерпением ждала.

      – Вы знаете Шуберта? – тихо спросила меня Кнопка.

      – Лично –