Украина трех революций. Аглая Топорова

ЕС в Вильнюсе было не просто под вопросом, а практически нереально. Настолько под вопросом, что примерно за неделю до исторического заявления премьера Азарова о неготовности Украины подписать документ появилось обращение Федерации профсоюзов Украины к президенту и правительству с просьбой отложить подписание документа хотя бы на год, чтобы предприятия успели подготовиться к новым технологическим стандартам и им не пришлось массово сокращать сотрудников. Аналитики тогда сочли это заявление способом Януковича сохранить лицо, поскольку подписание Соглашения на Вильнюсском саммите было провалено уже заранее. И осведомленные люди – а Мустафа Найем и его товарищи по журналистскому и майданному делу были в этом вопросе в числе самых осведомленных в стране – прекрасно представляли себе полную бесперспективность евроинтеграции Украины в ближайшее время.

      Поэтому, что именно и кому они хотели показать, когда выходили на Майдан, с точки зрения здравого смысла не очень понятно. «Мы просто должны показать, что мы есть» – вот лозунг первых дней Евромайдана. Кому? Зачем? И что они предполагали делать, показав, – об этом тоже узнать уже практически невозможно.

      В первые дни Евромайдана было много предположений о том, что людей на площади собрали специально, чтобы расшевелить ЕС. Евромайдан, мол, играет на руку Януковичу и чуть ли не специально запущен через Мустафу Найема тогдашним предположительно всесильным серым кардиналом Януковича – главой Администрации президента Сергеем Левочкиным.

      О том, что Мустафа Найем – человек Левочкина, тогда вообще говорилось много. Впрочем, по мере смены вех на Майдане и появлении там все новых, старых и встававших из политических могил деятелей ответ на вопрос: «У кого же взял деньги Мустафа?» менялся.

      Тем не менее говорить о прямом политическом заказе и взятых Мустафой Найемом «под государственный переворот» деньгах мне кажется глупым. К осени 2013 года было понятно, что никакой Майдан ни за какие деньги не соберется. Для того чтобы вывести людей на площадь, нужны были чье-то личное безумие и личная убежденность в собственной правоте. Пусть даже в основе этого безумия и этой правоты лежали откровенно шкурные интересы. Есть такая украинская поговорка «сумасшедший-то он сумасшедший, а в борщ себе не насрет». Мне кажется, что и Мустафа Найем, и те, кто вышел вместе с ним на площадь поздним вечером 21 ноября, были в тот момент такими вот сумасшедшими, не забывающими, впрочем, заботиться о качестве своего сегодняшнего, завтрашнего, да и послезавтрашнего борща. Можно сказать, что идея евроинтеграции была таким общим сумасшествием. Впрочем, сумасшествием, при котором каждый надеялся отхватить себе что-то «более лучшее», чем было у него к началу событий. При этом представление о Евросоюзе у большинства украинских журналистов и других лидеров мнений было даже не идеалистическим и мифологическим, а каким-то экстатически религиозным. Страны Евросоюза воспринимались примерно как заполонившие