Богатыриада, или Галопом по европам. Борис Давыдов

баб без присмотра бросить!

      – А что случилось-то? – настороженно вопросил бывший боец полка имени парижских коммунаров, возникая из облака.

      – А-а-а!!! – от вопля Дарьи стекла не вылетели только чудом. Баба с безумными глазами вынеслась из дома, умудрившись не врезаться в косяк, и истошно визжа: – Демоны! Демоны! Спасайтесь, люди добрые! Наступил конец света! У Петьки Пухова в доме нечистая сила!!!

      – Я уж думал, что наступает конец света! – тяжело вздохнул Попович.

      Добрыня пожал могучими плечами, подумал и тоже вздохнул. Еще тяжелее. А что еще оставалось делать?

      – Главное, бабы потом помирились и ныне снова лучшие подруги! – развел руками Алеша. – И вот стоило… Ох, легче в бою рубиться!

      – Ладно, сына-то как назовешь? Аль еще не решил?

      – Давно уже решил, – улыбнулся Попович. – Добрыней будет величаться, в твою честь!

      – Ох! – неподдельно смутился русоволосый бородач. – Спасибо. Ну, тогда я и своего Алешкой назову… Ежели окажется, что он мой, конечно! – уточнил, смущенно потупив взор.

      – А как сам думаешь? – понизив голос и зачем-то опасливо оглянувшись, поинтересовался Попович.

      – Не знаю, что и думать! – чуть не простонал Добрыня. – Личиком вроде на Барсука смахивает… Да кто же их разберет, младенчиков-то! Красные, распухшие. Ох, грехи наши тяжкие! Ну, вот зачем я тогда так напился?!

      – Ладно, чего душу терзать… Давай еще по одной, и поезжай к князю. А то еще прогневается, что у побратима задержался, сразу не встал пред очами его ясными да бесстыжими! – горько усмехнулся Алеша.

      – Давай! – Добрыня потянулся к кружке.

      И тут вошел слуга.

      – Не серчай, господине, что тревожу… Гонец от великого князя прибыл, ко двору тебя зовут, да тотчас же, без промедления!

      Попович удивленно поднял брови, потом беззвучно выругался и махнул рукой:

      – Ступай, скажи гонцу, что все понял, явлюсь.

      – И тебя тоже? – ахнул Добрыня. – Ну и ну! Ежели еще и Муромца покличут…

      – Очень даже может статься! – нахмурился Алеша. – Во-первых, Бог троицу любит, а нас как раз трое. Во-вторых… Ох, чует сердце, затевает князинька пакость великую!

      Отец Онуфрий, настоятель церкви святой Параскевы Пятницы, тяжело вздохнул и мысленно произнес слова, самое невинное из которых обернулось бы для исповедавшегося грешника строгим порицанием и епитимьей.

      – Ленишься, отроче? – в ласковом голосе батюшки уже отчетливо различался свист гибкого ивового прута. – Значит, как хулу читать на отца духовного, так всегда готов, а как воспроизвести на бумаге – память плохая? Ай-яй-яй! А может, как-то улучшить ее, память эту? – он взглянул на суровую заплаканную бабу в платке и темном платье.

      – Да я уж старалась, святый отче, старалась! – торопливо забормотала та, разводя руками. – И за волосы таскала, и за ухо, и даже ремнем… Да все без толку! Божится, что далее не помнит! Как читал, дескать, все помнил, что было писано, а как заловили – от страху позабыл!

      – Позабыл,