Первый, второй. Артур Доля

смысла: кто хоть раз ударил свою вторую половину, на этом не остановится, – говорил жизненный опыт; различие по гендерному признаку значения не имело. Слабый пол, если берет ситуацию в руки, проявляет не меньшую деспотию к ближнему. Зам. начальника штаба, подполковника Федулова, боевого офицера, прошедшего Афганистан, постоянно дубасит благоверная, стоит тому заявиться домой пьяным; бьет каждый день. «Что же ты делаешь?.. Блядь!.. Не позорь меня… – пробует отбиваться словами, взывает к разуму, превращается в пацифиста воин. – Мы обсуждали стратегию!.. – икает в местах многоточий, таращит глаза. – Ты поступаешь как форменная пиз…» – получив удар под дых, не успевает закончить фразу. Конечно, Отелло, на фоне остального офицерского корпуса, выглядит белой вороной, в Российской армии других таких нет. Но внешность обманчива, – с умным видом озвучиваю очередной стереотип, спотыкаюсь на фразе, увидев себя со стороны, недовольно поджимаю губы. Во мне сейчас – если кто не понял – спаривались стереотипы.

      – Прекрасно. А теперь вернемся немного назад, – на смену соавтору заступает другой соавтор. – Одно время Отелло занимался актерским искусством.

      – В военном училище? – интересуюсь, не скрывая ехидства. – Или будем отматывать пленку еще дальше, в темноту африканских племен?

      – В военных училищах, – в голосе Раевского зазвучали интонации взрослого человека, что-то терпеливо объясняющего шкодливому неразумному дитяти, – весь упор делается на физподготовку, кроме спортивных секций, ничего нет, в лучшем случае кружок художественной самодеятельности. Но в Полтаве начальник решил проявить инициативу и, пригласив из областного театра драмы режиссера, седовласого, в синем берете, помнишь, я много рассказывал про него, предложил тому поставить спектакль.

      – Хороший дядька, – соглашаюсь с Матвеем; теперь, с годами, заметно приблизившись к «дядьке» по возрасту, я воспринимаю мэтра именно так, но в юности он виделся мне библейским старцем.

      – Не просто хороший дядька: человек трагической судьбы, любимый ученик Леся Курбаса, надежный хранитель его идей, за долгие годы служения Мельпомене обросший собственными учениками, в кругу учеников не раз заявлявший, что без раздумий согласился бы отдать свою жизнь за жизнь учителя, быть расстрелянным в тридцать седьмом вместо него.

      Надежный хранитель идей был несмелым интерпретатором этих идей; во всяком случае, живя в Полтаве, так утверждал Раевский, по молодости лет относившийся к старшему поколению без всякого пиетета. Каковы же были идеи у самого Леся Курбаса, я не знал и не стремился узнать, поскольку не любил театр.

      – Ты нас знакомил, – напоминаю ему.

      – Так вот, пригласив из областного театра драмы режиссера, выдал тому карт-бланш: Бери сколько угодно курсантов и поставь мне к двадцать третьему февраля спектакль, что-нибудь из классики. Не подведи! Будет проверяющий из округа.

      Увидев темнокожего студента