Человека-Подобие. Светлана Сологуб

дождинки, всё горит, всё горит. По телевизору вон страсти какие показывают, стояла деревня – пшик, и нету за двадцать минут. Только печки обугленные на пепелище, трубы чёрные торчат, как будто война, честное слово. И Муся моя всё норовит дома на ковёр свои дела…

      Мужик всё-таки не выдержал и перебил:

      – Вы зачем консервы взяли, ведь ваша собака их не ест. И внук вам на еду много денег даёт.

      Виолетта Никифоровна малость опешила. При чем тут консервы-то.

      – А?

      Мужик грузно повернулся к ней всем телом.

      – Дайте сто рублей. Сто рублей надо. Вы, я вижу, понятливая, собачку вон понимаете, а уж человека-то не понять…

      Виолетта Никифоровна вообще-то всегда была милосердна к заблудшим. Всегда готова была помочь советом, прошеным и не очень.

      – И-и, не опохмеляйся ты в такую жару, милок, да ещё в пальто, вот ведь вырядился. Сердцу тяжело, так же и окочуриться можно. У нас вот в 72-м знаешь какой случай был, тоже жара тогда…

      – Знаю, – опять перебил её Мужик. – Встал, похмелился, за автобусом побежал да и помер.

      Виолетта Никифоровна очень удивилась. Можно даже сказать, была ошарашена.

      – Точно…

      Что-то протяжно и тоскливо завыло из-под скамейки. Светлая ли сторона собачьей души молила о спасении, или тёмная торжествовала, Миссури, пожалуй, сейчас и сама не смогла бы ответить, спроси ее кто-нибудь. Но никто её, понятное дело, не спрашивал. До неё ли всем вообще. И только по листве пробежала взволнованная дрожь, зелёные души, они ведь такие. Неравнодушные.

      Виолетта Никифоровна была хоть и ошарашена, но вместе с тем изрядно заинтригована. Недовольно дёрнула поводок. Чертенята, скачущие хороводом в миссуриной душе, как-то от этого враз присмирели. Рука-то еще, оказывается, твёрдая. А ну как хозяйская.

      – Муся, фу! Ты что, знал Петра Василича-то? Да нет, не может быть. Сколько ж тебе лет, милок? Ты ж в семьдесят втором-то, поди, под стол пешком ходил?

      Мужик вскочил, промял несколько нервных шагов примерно до Меркурия.

      – Не ходил, бабушка, не ходил, я вообще мало хожу, не люблю я это дело, дайте сто рублей, а?

      Сочувствие к заблудшим сменилось у Виолетты Никифоровны необъяснимым страхом перед этим странным мощным субъектом в длиннополом пальто и одновременно гневом на разных пьяниц-тунеядцев. Она выволокла отчаянно сопротивляющуюся Мусю со всем ее хороводом на свет божий, кряхтя, подняла запотевшую корму со скамейки и посеменила прочь, держа чертей в кильватере.

      – Нету у меня, милок, нету, а если б и было, не дала б, так и знай! Лбы здоровые, пахать на вас надо!

      Удалившись на безопасное расстояние, бабуська притормозила и кинула последний писклявый посыл:

      – А вы все пьёте, дармоеды! Работать иди!

      Миссури зашлась в отчаянном истерическом лае и, натянув поводок, бросилась к выходу из сквера. Да чтоб вас всех перекосило, двуногие, с вашими прогулками в пекле! Никто меня теперь не оттащит от любимого кондиционера, и плевать мне, что писать там нельзя, да, знаете