Худой мир. Тревожные сны в подарок. Алексей Елизаветович Гришин

тоже блестит что-то металлическое.

      – У тебя не найдётся еды? – спросил он. Подойдя, Марина стащила рюкзак и достала последние пять батончиков.

      – Держи.

      Он осторожно взял один из них, очень неспешно развернул и, благодарно кивнув, принялся за еду.

      – Давно ты тут?

      Парень откусил батончик, с наслаждением прожевал, проглотил и только потом ответил:

      – Честно, не знаю. Меня привязали, ещё когда всё началось.

      – Боже… За что?

      – За это.

      Он обронил обёртку, сцепил руки в замке, запрокинул голову – и начал меняться.

      Превращение было долгим, медленным. Сначала руки потеряли цвет, будто сбросили кожу. Затем они слились в колышущуюся металлическую массу, в которой начали формироваться пулемётный ствол и сошка. Зыбкие, нечёткие, как оплавленный воск. А дальше дело не шло. Что-то заело в отлаженном механизме, по едва оформившемуся оружию прошла дрожь. Ствол изогнулся причудливо и нацелился парню в рот. Марина с ужасом подумала, что машины убьют его, и протянула руку – с мольбой в глазах протянула.

      Но случилось иное. Приклад вдруг надулся, как мыльный пузырь, и лопнул. Золочёным цветком раскрылся раструб. Юноша поймал губами мундштук, и саксофон окончательно оформился, заблестел, запел. Звонко, певуче, неожиданно радостно.

      Марина озадаченно посмотрела на него, потом перевела взгляд на свою руку. Та на всякий случай сложилась в винтовку.

      – А у меня теперь вот это, – пояснила она. – Тебе повезло.

      – Думаешь? – Он оторвался от инструмента. – Выглядело это донельзя глупо. Все бегают, сражаются, а я стою как дурак. В голове барабаны, и вроде тоже надо бегать и убивать, но в руках-то не оружие.

      Он нахмурился, строго взглянул на саксофон – тот попытался превратиться во что-то ещё, но потом сдался и вернул рукам прежнюю форму. Парень покачал головой.

      – Нет, никак. Я же играю на нём с десяти лет. Я с ним почти сросся. А полгода назад – действительно сросся. И ещё обещал себе, что ни на что другое его не променяю. Очень странно сработало это обещание.

      Он посмотрел на Марину.

      – Не посмотришь, что с цепью? Не то чтобы я жалуюсь…

      Девушка опомнилась, стыдливо убрала оружие и подошла к дереву, встав сбоку от музыканта. Цепь добротная, толстая. «Может, из колодца», – подумалось Марине. Она с сомнением посмотрела на свои ладони – такие ещё гладкие, будто и не жила месяц в лесу, – потом на цепь. Взялась за звенья и чуть не вскрикнула от удивления.

      Серебристая паутина тянулась из-под куртки и растворялась в обнажённой сердцевине старого дерева. Присмотревшись, она разглядела снующие по ниточкам-магистралям микромашины. Помотав головой, словно отгоняя видение, она настроила зрение: и парень, и старый дуб светились тускло-малиновым. От неожиданности она попятилась назад.

      – Не получается? – участливо спросил парень, а потом вдруг посмотрел