На ножах. Николай Лесков

человек, написавший все это своею собственною рукой, есть человек, уже компрометированный в политическом отношении, дома у него теперь опять есть целый ворох бумаг, происхождение которых сближает его с самыми подозрительными источниками.

      – Понимаю! – воскликнул, ударив себя ладонью по лбу, Кишенский.

      – Ничего не понимаете, – уронил небрежно Горданов и продолжал, – прочитанное мною вам здесь сочинение написано по тем бумагам и есть такое свидетельство, с которым автору не усидеть не только в столице, но и в Европейской России. Вся жизнь его в моих руках, и я дарую ему эту жизнь, и продаю вам шелковый шнурок на его шею. Он холост, и когда вы ему поставите на выбор ссылку или женитьбу, он, конечно, будет иметь такой же нехитрый выбор, как выбор между домом на Английской набережной или коробочкой спичек; он, конечно, выберет свадьбу. Верно ли я вам это докладываю?

      Кишенский беззвучно рассмеялся и, замотав головой, отошел к окну, в которое гляделась белая ночь.

      – Верно ли? – повторил Горданов.

      – Верно, черт возьми, до поразительности верно! И просто, и верно!

      Дама молчала.

      – Ваше мнение? – вопросил ее Горданов.

      – Дело в том, – молвила она после паузы, – как же это совершится?

      – Тут необходимо небольшое содействие Тихона Ларионовича: жениха надо попугать слегка обыском.

      – Это можно, – отвечал Кишенский, улыбнувшись и потухнув в ту же секунду.

      – И непременно не одного его обыскать, а и меня, и Ванскок, понимаете, чтоб он не видал нить интриги, но чтобы зато была видна нить хода бумаг.

      – Хорошо, хорошо, – отозвался Кишенский.

      – У него пусть найдут бумаги и приарестуют его.

      – Да уж это так и пойдет.

      – А тогда взять его на поруки и перевенчать.

      – Да, это так; все это в порядке, – ответил Тихон Ларионович.

      – Тогда ему будет предложено на выбор: выдать ему назад это его сочинение или представить его в подкрепление к делу.

      – Да.

      – И он, как он ни прост, поймет, что бумаги надо выручить. Впрочем, это уже будет мое дело растолковать ему, к чему могут повести эти бумаги, и он поймет и не постоит за себя. А вы, Алина Дмитриевна, – обратился Горданов к даме, бесцеремонно отгадывая ее имя, – вы можете тогда поступить по усмотрению: вы можете отдать ему эти бумаги после свадьбы, или можете и никогда ему их не отдавать.

      – К чему же отдавать? – возразил Кишенский.

      – Да, и я то же самое думаю, а, впрочем, это ваше дело.

      – Это мы увидим, – молвила невеста.

      И затем, с общего согласия, был улажен план действий, во исполнение которого Кишенский должен был «устроить обыск». Как он должен был это устроивать, про то ничего не говорилось: предполагалось, что это сделается как-то так, что до этого никому нет дела. Затем, когда жениха арестуют, Горданов, которого тоже подведут под обыск, скажет арестованному, что он, желая его спасти в критическую минуту, отдал бумаги на сохранение Кишенскому, а тот – Алине Дмитриевне Фигуриной, и тогда уже, откинув все церемонии прочь, прямо объявят ему, что Алина Дмитриевна бумаг