Говори. Татьяна Богатырева

аккуратно разобрана братом – обязательно в моем присутствии, потому что ему одинаково интересно и то, что находится у игрушки внутри, и то, что я буду чувствовать, когда он будет ломать ее.

      В классе я моментально прослыл дебилом и, получив эту «почетную роль», играл ее из сезона в сезон до самого выпуска. Теперь мы ходили из школы вместе. Иногда – таких случаев по пальцам пересчитать на самом деле, но как хорошо я их помню! – мы гуляли по городу. Иногда Женя не хотел идти на занятия и не шел, а я всегда хотел того же, что и он. Поэтому чем старше он становился, тем реже мы посещали это учебное заведение. Окончил одиннадцатый класс он при этом на отлично. Он прекрасно умел делать то, что ему не нравилось, монотонно и безэмоционально, как машина, – без осечек и сбоев. Если же ему что-то нравилось, он становился в этом лучшим.

      На выпускной он не пошел и так и не забрал свои вещи из школы, хотя от нее до нашего дома было идти десять минут быстрым шагом. Он расставался с вещами так же легко, как и приобретал их. А мне было жаль старого толстого альбома с репродукциями Иеронима Босха, на немецком языке, с белой закладкой-ленточкой и замусоленными уголками суперобложки. Отец привез альбом из заграничной командировки, и вообще-то это было что-то вроде коллективной семейной ценности. Но Жене она понадобилась для семинара по литературе – они несколько недель проходили Достоевского, и почему-то это все было как-то связано с Босхом, Бахом и словарем христианских терминов. Женю очень заинтересовал Достоевский. Он даже немного от этого проснулся. К концу полугодия Женя прочитал все, кроме ранних его повестей, и переключился на Уильяма Блейка.

* * *

      В какой-то момент ему вдруг стал интересен мир вокруг. Он поступил сразу в четыре университета и совершенно спокойно решал, что же именно ему предпочесть. Ни у кого не спрашивая, ни с кем не советуясь. Мне было разрешено присутствовать при этом процессе, не вмешиваясь, конечно.

      Когда перед моими глазами уже туманно вырисовывалось пока далекое, но вполне реальное окончание школы, отцу предложили повышение. Он работал в частной клинике, и хозяева были, насколько я помню, шведы или финны. Отцу сказали, что он молодец и вполне мог бы быть заведующим отделения. Все складывалось как нельзя более удачно, особенно для мамы, – я должен был уехать с ними. Выучить английский, получить европейский аттестат. По маминому замыслу все могло бы как-то наладиться: они оставили бы Жене квартиру и общались бы с ним по телефону время от времени (эпистолярный жанр для матери и сына, которые годами не говорили друг другу больше, чем «да» или «нет», конечно же, был неактуален).

      Я кожей чувствовал ее радостное напряжение, этот праздник ожидания праздника – быть наконец избавленной от необходимости находиться рядом с человеком, который так тебя пугает. Когда Женя входил в комнату, она вздрагивала. Так было не раз и не два, и чем старше он становился, тем больше она начинала