Ведьмино логово. Джон Диксон Карр

гости тебе лучше не ходить, Мартин, – сказала его сестра. – И пожалуйста, не нужно больше пить. Я бы не стала ничего говорить, но ведь ты же знаешь почему.

      Мартин посмотрел на сестру.

      – В гости все равно пойду, – заявил он, упрямо дернув головой. – А насчет выпить – это обязательно, но одну только рюмочку. Пошли, Берт.

      О Рэмполе он совершенно позабыл, за что американец был ему только благодарен. Он поправил шляпу, отряхнул пыль со своего пиджака, хотя никакой пыли там не было и в помине, выпрямился и кашлянул, прочищая горло. Когда Герберт, степенно шагая, повел его дальше, Дороти прошептала:

      – Не пускай его туда и постарайся, чтобы к обеду он был в форме, слышишь?

      Мартин тоже это услышал. Он обернулся, склонив голову набок, и сложил руки на груди.

      – Ты, наверное, думаешь, что я пьян? – спросил он, в упор глядя на сестру.

      – Пожалуйста, Мартин.

      – Ну, так я тебе покажу, пьян я или нет. Пошли, Берт.

      Рэмполу пришлось ускорить шаг, чтобы догнать девушку, когда они двинулись по дороге в противоположном направлении. Дойдя до поворота, они услышали спор, который завязался между двоюродными братьями; Герберт говорил негромко, а Мартин кричал во все горло; шляпа его снова была лихо сдвинута на самые брови.

      Некоторое время они молчали. Голоса, которые только что резко звучали в замкнутом пространстве между кустами, унесло ветром, свободно гулявшим по открытому лугу, где они теперь шли. Небо на западе приобрело желтоватый оттенок, оно было прозрачно как стекло; на его фоне четко вырисовывались темные ели, и даже на болотной воде появились золотистые блестки. Здесь была низина, края которой плавно поднимались, переходя в пустынное нагорье; на склонах виднелись стада овец, издали похожие на игрушечные.

      – Вы не должны думать, – негромко говорила девушка, глядя прямо перед собой, – вы не должны думать, что он всегда такой. Это неверно. Но сейчас его так многое тревожит, и он старается этого не показать, вот и пьет, и бахвалится.

      – Я знаю, ему есть от чего волноваться. Никто не может его осудить.

      – Вам доктор Фелл рассказал?

      – Да, немножко. Он сказал, что никакой тайны здесь уже нет.

      – О, конечно! – Она сжала руки. – В этом вся беда. Все всё знают, но никто об этом не говорит. Это не принято. Они не смеют касаться этой темы, когда разговаривают со мной. И я тоже молчу. Вот и оказываешься совершенно одинокой, понимаете?

      Помолчав, она обернулась к нему чуть ли не с яростью:

      – Вы говорите, что понимаете, и это очень мило с вашей стороны. Но разве кто-нибудь может это понять? А мы ведь с этим выросли. Я помню, когда мы с Мартином были совсем маленькие, мама поднимала нас по очереди к окну, чтобы мы могли видеть тюрьму. Мамы давно уже нет на свете. И отец тоже умер.

      – Вам не кажется, – мягко проговорил он, – что вы слишком большое значение придаете этой легенде?

      – Я же вам сказала: вам этого не понять.

      Голос ее звучал сухо и монотонно,