Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3. Генрик Сенкевич

заставить его страдать. Эта боль отозвалась в ее душе, и она при всей своей живости вдруг умолкла.

      «О Кшисиных помыслах он и так узнает, – подумала Бася, – но, коли пан Заглоба не проронил ни словечка, лучше и мне помолчать».

      А тем временем Володыёвский подгонял кучера:

      – Живей! Живей!

      – Лошадей и всю кладь мы на Праге оставили, – говорил пан Маковецкий Заглобе, – и поехали сам-четверт, хоть и время к ночи, но на месте нам не сиделось.

      – Верю, – отвечал Заглоба, – видели, чай, какие толпы в столицу съехались? За заставами биваки да торговые ряды – ни пройти ни проехать. Чего только люди о нынешних выборах не говорят! Дома при оказии все расскажу…

      Тут пошли разговоры о политике. Пан Заглоба все старался исподволь выведать позицию стольника, а потом, обернувшись к Володыёвскому, спросил без обиняков:

      – Ну а ты, Михал, на чьей стороне будешь?

      Но Володыёвский вместо ответа вздрогнул, словно только пробудившись, и сказал:

      – Может, они уже спят, а может, мы их увидим сегодня?

      – Спят, наверное, – отвечала Бася, и ее чуть сонный голос прозвучал как колокольчик, – но проснутся и непременно выйдут вас встретить.

      – Так ты полагаешь, душа моя? – радуясь, спросил маленький рыцарь.

      И, снова взглянув на Басю, освещенную светом месяца, невольно подумал: «Ах, черт возьми, до чего хороша!»

      До дому было уже рукой подать. Отворив ворота, въехали во двор. Тетушка и Кшися мирно спали, только слуги были начеку, ждали пана Заглобу с барышней к ужину. В доме началась суета; Заглоба велел будить людей, накрыть столы.

      Пан стольник хотел подняться к жене, но она, услышав голоса и шум, догадалась, кто приехал, и, наспех накинув платье, сбежала вниз, смеясь и плача от радости; возгласам, объятьям, расспросам, милой болтовне и смеху не было конца.

      Пан Володыёвский не сводил глаз с двери, за которой скрылась Бася и откуда вот-вот должна была появиться Кшися, светящаяся тихой радостью, оживленная, с блестящими глазами, с незаплетенной в спешке косой, но гданьские часы, стоявшие в столовой, мерно тикали, время шло, подали ужин, а дорогая его сердцу девушка все не появлялась.

      Наконец вышла Бася, но одна, серьезная и какая-то пасмурная, подошла к столу и, придерживая рукой свечу, сказала пану Маковецкому:

      – Кшися к ужину не выйдет, нездорова она, и просит вас, дядюшка, подойти к дверям, ваш голос услышать хочет.

      Пан Маковецкий тотчас же встал и вышел, а следом за ним и Бася.

      Маленький рыцарь нахмурился грозно и сказал:

      – Вот уж не думал, что сегодня не увижу панну Кшисю. Правда ли, что она расхворалась?

      – Да полно! Здоровехонька, – отвечала пани Маковецкая, – но только не до нас ей.

      – Отчего вдруг?

      – А разве почтеннейший пан Заглоба не говорил тебе о ее намереньях?

      – О каких намереньях, Бога ради?

      – В монастырь уйти надумала.

      Пан Михал заморгал глазами, как человек,