Кладбище первых. Юлия Михалева

хуже жить стали, чем даже прежде.

      Алёнка до смерти матери в город всё собиралась – учиться и медсестрой стать. А так школу даже не дотянула, бросила. И на работу не пошла. Её вообще редко в деревне с тех пор видели, и всё чаще – в синяках. И говорить она стала ещё меньше обычного, буркнет что-то под нос – и всё, поскорее от людей спрятаться.

      Тут же, как разговор пошёл про деньги – точнее, клады да сокровища, про все эти сказки-байки, в общем – её и не узнать стало.

      Только что была тенью, которую и не заметишь, разве что сквозь неё если пройти попытаешься – а ожила, встрепенулась. Щёки покраснели, глаза блестят, губу верхнюю – пораненную и распухшую – облизывает. Оживилась, и только на Паху по-прежнему взгляды-камни бросает.

      Поверила в россказни, словом, как ребёнок. Да она и была ребёнком почти – лет двадцать, может, двадцать два.

      – А сейчас – уточнила – получается, снова прямо туда подплыть можно? К самому кладбищу?

      Ей сказали то же, что я сейчас: при большой воде прямо рядом легко встать, что на катере, что на лодке. Может, в метре высоты окажешься, не больше.

      Алёнка нахмурилась, собрала лоб волной – задумалась. А тут тётя Таня – она наверху жила, её дом наводнением не тронуло – то ли взгляды её на отчима заметила и поняла всё, то ли просто пожалела девчонку – и говорит:

      – А иди к нам сегодня, переночуешь?

      Алёнка закивала быстро, а сама на Паху глядит с опаской – вдруг взбрыкнёт? Но он-то уж конченным идиотом не был – на каком основании откажет прилюдно, заставит спать чуть не вповалку на надувных матрасах да одеялах на полу с кучей народу в холодном музее? Что же о нём подумают? Ясно-понятно, спорить не стал, улыбнулся даже, спасибо сказал тёте Тане.

      Посидели ещё, да и разошлись – уже ночь настала давно. Благо – уж если сильно задаться целью найти в такой ситуации благо – на работу спешить никому не надо, ничего не работало, как вот и сейчас.

      Постелила тётя Таня своей гостье мягкую кровать в комнате дочери – та-то как раз, в отличие от Алёнки, в город удачно перебралась. Но уснуть она не могла.

      ***

      Спалось не лучше, чем дома. Вот в музее – другое дело: там посторонних много и опасности никакой. Шум и разговоры Алёнку убаюкивали, а тишина тревожила, сначала не давала заснуть, а потом будила. Вот такая привычка после смерти матери появилась.

      Но не только молчание тёти Таниного дома мешало спать. Алёнка задумала встать до рассвета, пока ещё никто не проснулся, и уж тем более отчим не встал и не хватился своей моторки, и боялась проспать. Будильник-то не поставишь: даже если бы телефон не сел, не рискнула бы – разбудит хозяйку.

      Но опасалась зря. Пару раз задремала за всю ночь, да и то не больше, чем на полчаса. И сразу вскидывалась к окну – но там всё ещё стояла кромешная тьма. Ни единого огня во всём селе. Разве что кто-то сверхвнимательный, бродивший бы по тёмным улицам наощупь, смог бы высмотреть кое-где огонёк сигареты тех, кто страдал и бессонницей, и из-за потери имущества.

      И как только