Пианисты. Ольга Нижельская

ухом, которое мама уже несколько раз зашивала, но оно рвалось опять. Каждый вечер я укладывал зайца с собой в кровать, но на утро не мог найти – тот оказывался то под подушкой, то под кроватью, то внутри пододеяльника. Еще был пластмассовый клоун в ярко-зеленом колпаке, от которого исходил необычный химический запах. В тряпочную большую сумку я сгружал красную пожарную машину и детали алюминиевого конструктора с дырочками. Из книг я особенно любил раскладушки – из них можно было построить лабиринты, мосты и домики.

      Со временем подросшего и потяжелевшего Андрея стали просить помочь, когда плохо закрывался чемодан.

      Как мне это нравилось… Приходилось иногда даже прыгать на крышке, чтобы чемодан наконец поддался и блестящие никелированные замки победно защелкнулись. Полупустая квартира перед отъездом звучала совсем не так, как в обычное время. Я прислушивался к едва заметному эху, сопровождавшему разговор родителей в гостиной. Оно означало, что меня скоро оденут, завяжут колючий шарф под поднятым воротником шубки и все вместе мы отправимся на вокзал, где уже в ночи другие, очень особенные, запахи и звуки будут будоражить и вызывать смутные предчувствия.

      Новые города и новые школы не прибавляли Андрею друзей. Свой мир он возил с собой бережно, охраняя его от новых людей и обстоятельств. Переезжая с места на место, трудно сохранить четко очерченные границы семьи и своего личного пространства. Родители знакомились с коллегами, кто-то помогал по-соседски и даже по-дружески устроиться на новом месте. В доме появлялись дети знакомых, чтобы Андрей не чувствовал себя одиноко и мог с ними подружиться. Но ему было трудно привыкнуть к новому окружению. Нельзя сказать, что это были несимпатичные или недоброжелательные люди, но сойтись с ними, пустить их в свою жизнь – нет, это было невозможно.

      Меня не оставляло чувство, что я с ними ненадолго, и все равно – скоро уезжать. Даже не слишком меня обижало, когда в школе узнавали, что мой отец – директор не какого-нибудь завода или магазина, а всего лишь музыкалки. В табели о рангах, негласно существовавшей у моих одноклассников для всех директоров, мой отец оказывался на нижней ступеньке. Но зато у меня были заяц, книжки и музыка.

      Из-за частых переездов инструмента хорошего дома не было. Поэтому Андрей заводил дружбу с одним из тех, что стояли в свободных классах школы. Это было намного проще, чем с людьми.

      Я открывал облюбованное пианино, уже не лакированно блестящее, а почти матовое, затертое, с царапинами от папок и нот. Петли крышки были разболтаны, и складная планка и пюпитр чуть не выскальзывали из рук. У каждого пианино был свой голос, и я выбирал те, что звучали более приглушенно и мягко. Инструмент казался живым существом, и очень не хотелось его пугать или огорчать. Я прикасался осторожно к слегка пожелтевшим клавишам, и это живое существо охотно отзывалось. Я предлагал арпеджио – и пианино гордо