Дорога пряности. Майя Ибрагим

изгибами, каким-то образом становятся недобрыми, жесткими.

      – А ты меня лучше, не так ли? Вечно сбегаешь со своими прославленными Щитами, рискуешь жизнью, хотя знаешь, как мама хочет, чтобы ты перестала.

      – Я дала священную клятву защищать Сахир от тех чудовищ, которых ты вот там и встретишь. – Я тычу в сторону Пустошей.

      – Да с тех пор как исчез Афир, тебя даже на выходной не дождаться! – взрывается Амира. – Тебе вообще дела до него было? До нас? До меня?

      Волшебство, не иначе, ее слова ранят смертоноснее кинжалов. Грудь затапливает, раздирает мучительной болью, сердце вот-вот выпрыгнет и разобьется о песок. Пусть я отучала себя от этого, но вновь безнадежно теряюсь в мягком зареве воспоминаний, которое обычно держу под замком. Афир учил меня сражаться в день, когда я объявила, что мечтаю стать Щитом, как он. Потом пришел на Испытания, чтобы меня поддержать. Утешал ласковыми словами, объятиями, когда я вернулась с первого задания, потрясенная тем, как у меня на глазах огроменный песчаный змей проглотил экипаж с людьми. Каждое утро брат приветствовал меня шуткой или дергал за кончик косы всякий раз, проходя мимо дома или в казармах, а если я бросала на него раздраженный взгляд, Афир невинно указывал на кого-нибудь поблизости, даже на нашу собаку. Мой брат, гордость нашего рода, драгоценный камень в короне нашего бабы, мамины сердце и душа… Да как могла моя собственная сестра подумать, что мне не было до него дела? Вероятно, потому, что не видела моих слез, не считала часов, которые я теряла без сна.

      – Амира, ты знаешь, что я о тебе забочусь, но я справилась со смертью Афира по-своему, – говорю я.

      – Ни с чем ты не справилась, Имани. Ты лишь закрыла на это глаза. Все долгие вылазки, на которые ты соглашаешься, ведь не имеют ничего общего с твоим желанием оказаться от нас подальше, правда? Чтобы не знать, как мама плачет у двери в комнату Афира или как молится тета, чтобы Великий дух привел его домой. И не иметь дела с бабой, который злится из-за любой мелочи. И не слушать, как они с мамой ругаются часами напролет… и не разговаривать со мной.

      Если бы мне и было что сказать, слова меня покинули. Я в кожаном доспехе чувствую себя немощной, точно веревка, нагруженная и натянутая сверх меры, еще перышко – и лопнет. С тех пор как погиб Афир, между мной и Амирой больше молчания, нежели разговоров, и все же я ловлю себя на мысли, что неспособна обратить все вспять и снова сблизиться. Не только с Амирой, но с кем бы то ни было, если честно.

      – Или, может, ты сама разыскиваешь Афира на вылазках, когда думаешь, что никто не видит, – продолжает сестра уже мягче. – Может, в глубине души ты знаешь, что я права и дело с нашим братом нечисто.

      Я осторожно высвобождаю подвод из ее руки. Кожа сестры горячая, ногти грязные, красные от хны. Словно копалась в гранатовом варенье или крови.

      – Это бы утешило, но здесь все ясно. Брат крал мисру из святилища, злоупотреблял ею месяцами. Все чародеи рискуют помешаться, а брату было еще тяжелее – волшебство, стремление им овладеть, у нас, рода Бейя, в крови. Мне жаль, Амира. Непомерное волшебство изнуряет разум и тело даже такого здорового, блестящего