Дом в Мансуровском. Мария Метлицкая

полы, и даже сто лет не мытые блеклые ковры заиграли новыми красками.

      «Когда она все успевает? – недоумевал профессор. – Ведь это такой колоссальный труд!»

      Теперь, когда он возвращался из университета, его ждали накрытый стол и горячий ужин. Из детской доносился Марусин смех.

      «Удивительные такт и культура, – удивлялся профессор, отрезая кусок сочного мяса. – Ни одного глупого вопроса, ни одной бестактности. И это девочка из барака!»

      Мучило одно – Юлька по-прежнему жила у тещи, и та все так же была непреклонна.

      – Ну не судиться же нам, Галина Николаевна, – с отчаянием сказал профессор однажды. – А вы вынуждаете. И как вы не понимаете: девочки должны расти вместе!

      – Ну да, – хмыкнула теща, – а меня сразу на кладбище за ненадобностью!

      Что тут скажешь? У всех своя правда. И тещу профессор понимал, и девчонок жалел: при встрече становилось понятно – они чужие, а ведь никого нет ближе, родные сестры.

      Жизнь его была окрашена дружбой с Кларой. Удивительное дело – столько лет он не вспоминал о ней или старался не вспоминать, избегал ее, прятал при встрече глаза, а именно она стала необходимой. Самый близкий друг, самый надежный.

      Вместе ходили в театры, у Клары был канал, как она говорила, – знакомая кассирша в театральных кассах. Если позволяла погода, гуляли по центру. Заходили в кафе, выпивали по сто граммов коньяка «для сугреву» и снова болтали о жизни.

      Однажды он пригласил Клару на Марусин день рождения. Неделю она мучила его – что девочке подарить. И вот суббота. С раннего утра пахло выпечкой – Ася старалась изо всех сил. Беляши, эчпочмаки, пироги с курагой, лимоном, маком и яблоками.

      Приехали теща с Юлькой.

      Старшая дочь ходила по квартире и с задумчивым видом рассматривала книги, картины, трогала гардины, проводила пальцем по пианино.

      – Хорошо живете, – сдвинув брови, наконец сурово сказала она, – богато.

      Все рассмеялись.

      По тещиному лицу пробежал холодок, она с тревогой посмотрела на внучку.

      Пришла и нарядная, надушенная Клара, вручила растерянной Марусе невероятную, в ее рост, немецкую куклу с блестящими белыми волосами, распахнутыми глазами и маленьким полуоткрытым ртом.

      – Мэрилин Монро! – рассмеялся профессор.

      – Просто Монро, – строго поправила его именинница, – Мэрилин Монро – слишком длинно!

      Так и назвали – «Монро».

      В дополнение к круглоглазой Монро имелись белые кружевные колготки, синий трикотажный пиджачок на золотых пуговицах и бордовые лаковые туфельки. Не туфли – игрушка!

      Маруся от растерянности хлопала глазами, а на Юлькином лице застыла странная полуулыбка. Кажется, девочка не знала, как на это реагировать.

      Да что девочка – растеряны были все. Клара поняла, что совершила оплошность.

      Ася переводила тревожный взгляд с профессора на Марусю.

      Побледневшая Галина Николаевна приобняла Юльку: «Ничего, деточка, скоро и у тебя день рождения!»