.

на том девичнике. Он оказался в компании случайно, а после появились и другие парни. Я выпила много… – Рита подумала о том, что как раз этого говорить ей и не следовало. – Но я хорошо помню, что произошло… Это было секундное увлечение, Арт…

      – Ну, я так не думаю, – прохрипел он. – Я уверен, что не менее чем двухминутное…

      – Арт… – она запнулась, – милый Арт… Я подвела нас…

      – Довольно.

      – А через три месяца поняла, что…

      Он с трудом выбрался из кресла. Он тоже выпил предостаточно, и тоже не совсем владел собой. Заминка в кресле спасла его и ее. Когда он выпрямился, гнев схлынул, осталась лишь жалость к себе. Она выковыряла из себя чужую плоть, выжала ядовитую сперму, не дав ему шанса увидеть своего наследника… Разве это можно простить? Наверное, можно. Только пусть она прямо сейчас уйдет…

      – Я легла в больницу, и меня вычистили. Вот теперь ты знаешь все.

      – Это ты называешь… не убивать? – едва слышно проговорил он.

      – Теперь ты знаешь все. Я приму любое твое решение, Артур… Но я умоляю тебя, я тебя заклинаю: прости. Я никогда тебя не спрашивала о том, насколько приятным тебе показалось посещение «Андреевских бань»… Будь же и ты великодушен… любимый… Ты был там, и я знаю, что там происходило…

      – Там могло происходить что угодно, и с кем угодно, но не со мной… – Он посмотрел на нее и улыбнулся. Губы его дрожали. – Не думал, что ты вспомнишь об этом именно в эту минуту. Спустя двенадцать лет…

      Ночь всегда приходит неожиданно. Рассвет, тот постепенно стирает с темных окон поволоку, он нетороплив, хотя и беспечен. Мудрая ночь всегда приходит внезапно, как просветление, окружая между тем темнотой. Проконтролировать рассвет можно – он наступает, когда березы перестают быть похожими на осины. Возвращается цветность, яркость, резкость, все начинает зримо вращаться по известной спирали жизненной силы. И только ночь неконтролируема, ибо решительно невозможно сообразить, когда же темнота в квадрате окна достигает своего апогея. Черное – оно всегда черное, и нет оттенков, и не разобрать мысли.

      Когда за окном стали появляться первые светлые тени, он вошел в комнату квартиры в Марьине, вошел неслышно, но точно зная, что не разбудит.

      – Что имел в виду доктор?

      От «Джонни Уокера» остался только запах. Он не убил тяжесть, не снял ее с плеч и не расслабил.

      – Он сказал, что я не смогу родить, пока не переборю себя, – голосом выплакавшейся за ночь женщины сказала Рита.

      – Что это значит?

      – Я одна знаю, что это значит.

      – И он, да?

      – Он – в первую очередь.

      – А я – нет?

      – А ты – нет.

      Он устало опустился на кровать. За окном гадко чирикали воробьи и голубь топтался на подоконнике, собираясь с него сигануть вниз.

      – Я никогда больше не заговорю об этом. Ты не поймешь, что творится сейчас, и не будешь знать, что будет происходить остаток жизни в душе моей ни по взгляду, ни по звуку моего голоса. Это было, но этого не было. Я не знаю, сумею ли убедить