МЧК сообщает. Эдуард Хруцкий

мы создаем Рабоче-Крестьянскую Красную Армию? Не хотите драться против однокашников по корпусу и училищу? Ну что ж. Дорога к пониманию непростая. Но тем не менее вы нам нужны.

      – Кому? – спросил Алексей.

      – Нам. Если хотите, русскому народу. Смагин!

      В комнату вошел человек в солдатской шинели.

      – Ты искал спеца на стрелковые курсы. Вот он, – Зубов указал на Климова. – Будете учить рабочих стрелять. Согласны?

      – Так точно, – ответил Алексей, не понимая, радоваться ему или печалиться.

      – А раз так, пишите прошение. На службе вы с сегодняшнего дня, а курсы начнут работать с двадцатого декабря. Товарищ Смагин – комиссар курсов, он вам все объяснит.

      Зубов встал и уже у дверей, повернувшись, сказал:

      – А шашки свои заберите, их вам за храбрость дали.

      Москва. Ноябрь 1918 года

      – Не ждали-то вас живым увидеть. Не ждали, – причитал дворник. От его старого тулупа пахло прогорклым лампадным маслом и кислятиной. – Батюшка ваш, помирая, все сокрушался. Плакал. Проститься хотел.

      Табличка на дверях позеленела. Да и бог с ней, с табличкой, и папенькиным бывшим чином.

      Туго повернулся ключ, растворилась дверь. Ударил в нос затхлый, пыльный запах.

      – Все как есть сберег, – тихо и преданно сказал дворник, – все как есть.

      Копытин достал из кармана пачку денег, отделил половину, протянул дворнику.

      – Спасибо, Захар, дровишек раздобудь.

      Дворник, стуча валенками, вбитыми в калоши, спустился вниз, и Копытин с Лапшиным вошли в квартиру. Такой же она была, маленькой и неуютной. Те же литографии на стене, та же пыльная скатерть на столе.

      – Бедновато жили, а еще офицер, – усмехнулся Лапшин.

      – На жалованье жили, – ответил Копытин, – на жалованье.

      – Но ничего, Виктор, ты теперь при фартовом деле, доходном. Заживешь.

      – Время покажет.

      Пришел дворник с дровами, растопил печку. Потом пришла дворничиха, убралась в квартире.

      Лапшин исчез куда-то. А Копытин достал из чемодана бутылку спирта, нашел стакан и выпил.

      Вот он и дома. Нет, не было у него на душе сентиментального восторга и грусти. Не любил он свой дом. И запах его не любил, пахло всегда в квартире клейстером и горелым сургучом, потому что отец его служил по почтовому ведомству.

      Скудность с детства преследовала его. И из кадетского корпуса, а потом из Александровского училища неохотно шел сюда юнкер Копытин.

      Мучительно и тяжко завидовал он многим своим однокашникам, жившим обеспеченно и легко. Унизительное доставание денег привело его к карточному столу, и нашелся человек, научивший его играть нечестно. За это общество офицеров выгнало его из полка, но спасла война.

      Но слух о том, что он шулер, тянулся за ним, его обходили чинами и наградами. Даже на Юге, у Корнилова, он чуть не убил товарища по офицерской роте капитана Звонарева, отказавшегося подать ему руку. Бедность. Не было страшнее слова для Копытина. Он вспомнил, как разговаривал с ним подполковник Незнанский, эта