Мой позывной «Вестница». Часть 4. На мызе у Ломоносова. Геннадий Вениаминович Кумохин

его мысль.

      – Неужели так и называют? – удивился он.

      – Представьте себе. И это явление с удивительной точность повторилось 6 июня 2012 года.

      Тут я обратила внимание, что книга – мой подарок – лежит открытая на 27 странице, где приведены слова из письма Тауберта от 8 апреля 1765 года: «На другой день после его (Ломоносова) смерти граф Орлов велел приложить печати к его кабинету. Без сомнения, в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие руки».

      – Вы огорчены тем, что узнали дату своей смерти? – спросила я.

      – Да нет, – бросил он с некоторой досадой, – я хорошо понимаю, что конец мой не далек, но меня покоробил тот факт, как они обошлись с моими документами. Ведь это просто низость – так поступить со многими работами, которые я создавал на благо России.

      – Но, впрочем, – добавил он после паузы, – все-таки кое-что после меня и сохранилось. Не так ли?

      – Конечно, Михаил Васильевич! – заверила я с энтузиазмом, – Вы для нас поистине звезда первой величины. Недаром наш первейший поэт, Александр Сергеевич Пушкин, который был горячим поклонником Вашего гения написал: «он сам был нашим первым университетом».

      – Это который Пушкин? – поинтересовался Ломоносов, – я знаком с его предками?

      – Ну, с одним его прадедом Вы точно знакомы: Ганнибал – «арап Петра Великого», как называл его Пушкин.

      Наступила пора прощаться.

      – Я проведу Вас, Екатерина Ивановна, – сказал Ломоносов.

      – Не беспокойтесь, Михаил Васильевич, мне совсем недалеко идти, – стала отнекиваться я, – спасибо большое.

      – Нет, уж, позвольте.

      Ломоносов шел с явным усилием, опираясь на тяжелую клюку.

      «Очей очарованье»

      Мы шли вдоль липовой аллеи, одетой в золотой осенний наряд. Я не выдержала и принялась декламировать:

      «Унылая пора! очей очарованье!

      Приятна мне твоя прощальная краса -

      Люблю я пышное природы увяданье,

      В багрец и в золото одетые леса,

      В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

      И мглой волнистою покрыты небеса,

      И редкий солнца луч, и первые морозы,

      И отдаленные седой зимы угрозы».

      – Как хорошо сказано: «очей очарованье», – задумчиво произнес Ломоносов, – это, наверное, тоже Пушкин. В наше время так писать еще не умели.

      – Но ведь если бы не было Вас, дорогой Михаил Васильевич, а потом Державина, то не было бы и самого Пушкина. Кстати, Гавриил Державин уже служит рядовым гвардейцем в Преображенском полку, но писать стихи он начнет еще не скоро. А Пушкин родится только в конце века. Я, знаете, о чем подумала: каждый новый поэт, прежде, чем достичь новых высот, опирается на то основание, которое создали его предшественники. А все вместе вы создаете недосягаемую русскую культуру.

      – Как хорошо, что Вы завернули ко мне на мызу, Екатерина Ивановна, – прочувствованно произнес Ломоносов, – да, я узнал предел своих дней,