Прикованная. Наталия Лирон

юбка почти до пола, лёгкие мокасины, просторная вязаная кофта, накинутая поверх блузки, – к вечеру холодает. И некрашеные волосы с обнажившейся сединой отрасли за время моего заточения, я завязываю их узлом и убираю в кичку, как он просит, и терпеть этого не могу.

      – Я тебе принесу книгу, хочешь ещё чаю? – Он уже подходит к двери.

      – Да-да, пожалуйста, принеси ещё чаю, попью с вареньем.

      Это самое любимое время, пока он загружает в холодильник продукты, проверяет камеры и осматривает моё немудрёное жилище: я могу в одиночестве почитать книгу, глядя на догорающий закат.

      Люди не умеют ценить то, чего им не довелось лишиться. Одиночество – это великий дар и благодать.

      Он приносит чай, книгу, накидывает мне шаль на плечи и быстро уходит обратно, похлопав меня по плечу:

      – Не скучай, я скоро.

      Дверь за ним закрывается, мой взгляд скользит вниз, на ступеньки. Что это? Что там лежит? Я напрягаю глаза – на нижней ступеньке у самого края лежит маленькая канцелярская скрепка. Скрепка!

      Наручник на длинной цепи, но всё равно мне не дотянуться, а даже если и дотянуться, две камеры смотрят на меня с разных сторон. Чёрт! Я отворачиваюсь от крыльца и утыкаюсь носом в книгу, не видя страниц. А через полчаса, когда все дела закончены, он садится рядом, и какое-то время мы просто находимся бок о бок. Я терплю его присутствие, я хочу его присутствия. И мне грустно, когда он встаёт и говорит:

      – Мне пора, мам.

      – Заскочишь в середине недели? – спрашиваю с надеждой.

      – Постараюсь, но ты же знаешь, у меня много работы. – Он забирает у меня шаль.

      – Знаю-знаю. – Жду, пока он отстегивает наручник, и мы двигаемся к дому.

      Возле самого порога я оборачиваюсь, делая вид, что ищу что-то глазами.

      – Что? – Он оборачивается тоже.

      Я делаю ещё шаг, не глядя и спотыкаясь, падаю коленями на ступени, ударяюсь локтем…

      – Мамочка! – Он тут же ко мне подскакивает. – Что ты? Что?

      – Прости, просто не заметила, куда иду, хотела посмотреть, не оставила ли книгу на столе. – Я потираю ушибленный локоть.

      Это откровенное враньё, но ничего лучше я не придумала.

      – Книга у меня в руках, – он подозрительно на меня смотрит, – ты ударилась?

      Я показываю на колени, он задирает юбку и осматривает их:

      – Да, похоже, синяки будут, ох как некрасиво!

      Ему не нравится, если со мной случается что-то, не вписывающееся в его представления об идеальной матери.

      В коридоре я приседаю, чтобы он меня отстегнул, и сердце моё наполняется музыкой, я пытаюсь сдержать улыбку. В правой мокасине, под пяткой, я несу к себе в подвал сокровище. Простую канцелярскую скрепку.

      И уже этой ночью, лёжа под кроватью, я пытаюсь ослабить винты, впихивая между скобой и балкой носовой платок, скрученный в жгут, чтобы потом работать им как рычагом, отгибая скобу. Я пробую втиснуть скрепку в паз винта как отвёртку – отлично, работает!

      Радость ликования горячая, как