Лучшие годы Риты. Анна Берсенева

в кромешной темноте. Хорошо, хоть участки мизерные, по шесть соток, поэтому от дороги до дома идти недалеко.

      Кромешной была не только темнота, но и тишина. Лишь шорох травы нарушал ее, да скрип ступенек, когда поднимались на крыльцо, да оборот старого ключа в замке.

      – Н-да… – сказал Митя, войдя в дом и щелкнув выключателем. – Зря я тебя сюда привез.

      Свет не загорелся.

      – Может, просто пробки перегорели? – предположила Рита.

      – Когда я вчера уезжал, целы были. С чего им перегорать?

      Он все-таки открыл щиток, подсвечивая себе телефоном, и сказал:

      – Пробки целы. Значит, свет по всем дачам отключили. Поедем обратно?

      – Давай хоть на крыльце посидим, раз приехали, – сказала Рита.

      Ей все еще дорога была пьяная идея посидеть на крыльце. Видимо, все-таки не слишком она протрезвела.

      – Давай, – согласился Митя.

      Они вышли из темного дома на темное же крыльцо и уселись на ступеньках. Молодой месяц сиял в просветах яблонь. Он был так тонок, что не мешал сиять и звездам – над цветущими садами, над просторным лугом, над дальним лесом и рекою.

      Молчали минуту, а может, и больше. Молчание не угнетало, и Рита не заметила, сколько оно длилось.

      – Как ты живешь, Митя? – спросила она наконец.

      – Ты в философском смысле спрашиваешь?

      – Да нет, в самом обыкновенном. Кем работаешь?

      – Мужем на час.

      Ответил он тоже самым обыкновенным тоном, без усмешки. И чему усмехаться, собственно? Муж на час – понятная работа. И ничего в ней нет двусмысленного, и секс ни при чем.

      – А почему по специальности работать не стал? – спросила Рита.

      – Не сложилось.

      Вообще-то Рита не знала, какая у Мити специальность, но в классе он был из первых, и трудно было предположить, что после школы не учился ничему, кроме забивания гвоздей и прилаживания карнизов в квартирах одиноких женщин. Но расспрашивать подробнее она не стала. С одной стороны, ему это, может, неприятно. А с другой – Рита и без расспросов понимала, как это бывает, и все в Мите, даже внешность – от застиранной рубашки до глубокой вертикальной морщины на переносице, – только подтверждало ее понимание.

      Может, не закончил учебу – закружила Москва, завалил сессию, не пересдал, надеялся восстановиться, но не сумел. Может, учебу закончил, а работы по специальности не нашел. Или нашел, но не поладил с начальством, думал найти получше, но опять-таки не сумел. Да мало ли причин, по которым человек позволяет ветру жизни сбить его с ног, надеясь, что это временно, а там заботы, и обиды, и усталость, и, бреясь по утрам, уже не замечаешь следов уныния у себя на лице, а потом и бриться начинаешь от случая к случаю.

      Рисунок деревьев в небе, освещенном тонким месяцем, делался все более знакомым. Как будто не было огромного, в целую жизнь, разрыва между сегодняшней ночью и той, когда она смотрела на этот небесный рисунок в прошлый раз.

      – Не понимаю я все-таки… – удивленно проговорила Рита.

      – Что не понимаешь?

      – Здесь ведь ничего не изменилось. Я и раньше это видела – дорога