.

офицеры нашей части носили табельное оружие. Я, под свою ответственность, отдал такой приказ. Двое заскочивших следом получили по пуле в ноги. Нет, я, как положено, сначала сделал предупредительный выстрел в сторону подъездного окна, чтобы не было рикошета, только потом уже стал стрелять на поражение. Вот тут-то и раздался звук бьющегося стекла, гудение пламени и дикий крик. Я узнал его, это кричала моя жена. Ей вторили дети.

      Я сразу же побежал наверх, на второй этаж, где находилась наша двухкомнатная служебная квартира. Рванув дверь, я отшатнулся от стены огня, что рванулась наружу. Подонки забросали мою квартиру бутылками с зажигательной смесью. Яростно заорав, я бросился в огонь – кроме жены в квартире находились сын и годовалая дочка. Ее визг я слышал из спальни. Жена и сын уже молчали.

      Я какой-то частью сознания чувствовал, как вспыхнула форма, как начали взбухать волдыри на руках и лице и лопаться с ужасающей болью, но выскочил на лестничную площадку с дочкой. Вернее, с тем, что от нее осталась. Жутко держать в руках переставший шевелиться кусок прожаренного мяса.

      Тогда я яростно заорал сожженным горлом и легкими, выплескивая всю ту ненависть, что скопилась во мне, и из последних сил рванул вниз, держа мертвую дочку на сгибе руки. Выскочив на улицу, я успел сделать всего пять выстрелов, больше в магазине не было патронов. Все прицельные, все в грудь напротив сердца. Последнее, что помню, разглядел единственным уцелевшим глазом – второй лопнул от жара, – как какой-то мальчишка с трясущимися руками и перекошенным от ужаса лицом направляет мне в лицо старый «ТТ» со стершимся воронением и жмет на спусковой крючок. Наверняка наложил полные штаны, увидев, как выскакивает во двор живой дымящийся факел и стреляет в его друзей-подонков.

      На этом все, сознание у меня померкло, и буквально сразу я очнулся в новом теле. Я тогда фактически сжег самого себя, не в прямом смысле этого слова, в духовном. Поэтому, когда очнулся, воспринимал все с некоторым отстранением. Нормально я уже в себя пришел и стал воспринимать более-менее окружающую действительность через пять дней после операции. Вот так и закончилась моя прошлая жизнь. Память о семье еще тянула душевной болью, но я смог это пережить, с трудом, но смог. Это навсегда останется в моей памяти и душе, но я знаю, как выплеснуть всю ту черную ненависть, что во мне скопилась, знаю, это-то и придавало мне сил.

      Мои соседи по палате думали, что меня терзают душевные муки из-за гибели единственного близкого родственника, отца, но в действительности скрежетал зубами я ночами не по нему. Я его не знал и не помнил, у меня было, по кому страдать.

      Теперь пора рассказать об этом мире и в чье тело я попал.

      Комбриг Иванов был командиром строгим, но справедливым. Бойцы его любили и уважали. Комбриг – это должность, у моего нового отца было звание подполковника РККА.

      Так вот, вечером тридцатого декабря сорокового года