Современный самозванец. Николай Гейнце

нам иными?

      Но… «пуганная ворона куста боится», и Савин все-таки стал уговаривать и уговорил Мадлен поехать жить в Лондон.

      Они стали собираться к отъезду.

      Будь Николай Герасимович один и не подсмеивайся над его страхом Мадлен, он уехал бы, замаскировав свой отъезд и скрыв следы, но насмешки любимой женщины его стесняли и ему совестно было проявить перед ней трусость.

      Таким образом было потеряно три дня.

      Этой медлительностью он погубил себя и в этой погибели, как, и во всей его предшествовавшей жизни, была виновата женщина.

      X

      Арест

      Прошло три дня.

      Однажды утром, часов около девяти, когда Савин и Мадлен еще покоились сладким сном, в их спальню торопливо вошла квартирная хозяйка госпожа Плесе.

      – Маркиз, маркиз!.. – стала она расталкивать спавшего Николая Герасимовича.

      – Что, что такое?.. – широко раскрыв глаза, спросил он.

      – Там вас спрашивают какие-то два господина… – с видимым волнением и тревогой в голосе продолжала госпожа Плесе.

      – Кто они и что им надо?

      – Это опять, вероятно, они! – воскликнула проснувшаяся Мадлен.

      – Да, маркиза, один из них, действительно, тот самый, который приходил сюда на днях, а другой – наш полицейский комиссар.

      – Мы погибли!.. – побледнела Мадлен де Межен.

      Действительно, для нее и для Савина не оставалось сомнения, что эти господа пришли арестовать лицо, о котором один из них наводил такие подробные справки.

      Первой мыслью Николая Герасимовича было бежать.

      Как только хозяйка вышла из спальни, он вскочил с кровати и подбежал к окну, чтобы посмотреть, нет ли кого у подъезда.

      Оказалось, однако, что комиссар принял все меры предосторожности, и у ворот дома стояли два полицейских сержанта в форме и два каких-то штатских господина, видимо, сыщики.

      Никакой надежды на спасение не было, и Савину оставалось только отдаться в руки правосудия.

      В нескольких словах он передал Мадлен тот образ действия, которого они должны были держаться, и те показания, которые она должна была дать, если ее спросят о нем.

      – Голубчик, Мадлен, – спеша шепотом говорил он, – себя ты должна назвать своим настоящим именем, а не моей женой, как это было до сих пор. Про меня же – что я не Савин, а, действительно, маркиз Сансак де Траверсе.

      Молодая женщина слушала, лежа в постели, бледная, вся дрожащая, и лишь наклонением головы соглашалась на просьбы Савина.

      Видимо, страшное волнение мешало ей говорить.

      – Впрочем, все это пустяки, – продолжал он, – и ты можешь успокоиться, меня, вероятно, подержат несколько дней, твои показания будут в мою пользу, против меня не будет никаких других доказательств, и они принуждены будут меня выпустить. Во всяком случае, умоляю тебя, не падай духом, возьми хорошего адвоката, чтобы он руководил тобой в моем деле.

      Не успел Николай Герасимович окончить беседу с Мадлен, как в дверь раздался