Царство. 1955–1957. Александр Струев

виноват, Вячеслав Михайлович! – уступил Хрущев. – Думал, исправился парень, осознал.

      – Горбатого могила исправит! – желчно выговорил министр иностранных дел и, не прощаясь, кинул трубку.

      Никита Сергеевич с минуту сидел, не шевелясь, потом взял телефон и соединился с Серовым.

      – Грузин, баб и гостей выпроводили. Василию делают капельницу, он притих, испугался, – доложил председатель Комитета государственной безопасности. – Девушка заявление об изнасиловании писать не стала. С каждого участника застолья взяли объяснение.

      – Вот что, – перебил Хрущев, – вези, Ваня, Ваську назад.

      – Куда назад? – не понял Серов.

      – Куда-куда, в тюрьму!

9 января 1955 года, воскресенье

      – Подайте-ка мне иконки! – протянула ладошки Марфа.

      – Все, матушка?

      – Все.

      Иконки были простенькие, бумажные, одна лишь старенькая, в затертом медном окладе – Николай Угодник. Марфа раскладывала их на постели, перебирала, так и засыпала среди икон. Утром иконы оказывались на прежнем месте, в уголке, где горела лампадка.

      – Кто их туда ставит? – удивлялась помощница.

      – Живые они! – объясняла Марфа.

      Целовала ей руку Надя.

      – Храни тебя Бог, матушка!

      – Храни всех нас!

      Марфа молилась неустанно, могла забыть покушать, про все забыть, так велика была ее молитва. Очень радовалась она, когда на подоконник садились птицы, сразу поворачивала в их сторону свою незрячую голову.

      – Голубушки разгуливают! – улыбалась Марфуша, словно видела их.

      Поест, а крошки соберет для пернатых, потому на узеньком подоконнике постоянно ворковали сизые голуби.

      Ходила Марфа плохо, шажок, другой и садилась – ноги не держали. Слабые ножки, маленькие, тоненькие, словно детские, такие же ручки и уже ничего не видящие, всегда закрытые глаза. Зато когда молилась – словно расцветала, преображалась, становилась как будто больше – все вокруг накрывала идущая из самого ее сердца молитва. Великая сила жила в этом плохоньком недоразвитом теле.

      Отец Василий смотрел на Марфу и не понимал: как женщина-инвалид может так усердно молиться? Глядя на нее, и он, священник со стажем, начал молиться прилежней. Теперь Василий не скороговоркой выплескивал перед прихожанами проповеди, а каждое слово произносил отчетливо, емко, точно переживая его, и говорить он стал тише, как Марфа, но слова сделались доходчивыми, осмысленными, нужными людям, – а все ведь, глядя на нее, несчастную!

      Не уставала Марфа беспрестанно осенять себя крестным знамением, отбивать Господу земные поклоны и просить, не переставая просить помощи для всех, кто нуждался, для хороших людей и для плохих, ведь плохим жить куда тягостнее.

      Вчера зашла в ее каморку женщина тридцати пяти лет, ревет навзрыд: «Нет детишек, не дает Господь!» Два мужика по этой причине хлопнули дверью: «Бездетная ты, чего с тобой жить!» А она на ткацкой фабрике с пятнадцати лет, вроде и видная, чернобровая, а не нужна никому. Рыдает, жалуется подруге: «Вчера Боречка