Дочь фортуны. Исабель Альенде

держал в кулаке судьбы своих потомков, а сам гордился, что может проследить свою родословную вплоть до первых конкистадоров. «Мои прапрадеды, – рассказывал дон Агустин, – прошагали больше тысячи километров, не вылезая из тяжелых железных доспехов, преодолели горы, реки и самую жаркую в мире пустыню, чтобы основать город Сантьяго». В кругу своих близких этот человек почитался символом строгости и добропорядочности, однако за пределами этого круга он был известен как отпетый сукин сын. Он имел целый выводок внебрачных детей и дурную репутацию человека, убившего нескольких пеонов[6] во время приступов своей легендарной ярости, впрочем эти убийства, как и другие прегрешения главы семейства, никогда не обсуждались на публике. Его супруге было немногим больше сорока, но она выглядела как старуха, тряслась и ходила опустив голову, всегда носила траур по детям, умершим еще во младенчестве, задыхалась под бременем корсета, религии и мужа, который выпал ей на долю. Сыновья делили свое праздное существование между прогулками, мессами, сиестой, игрой и попойками, а дочери загадочными нимфами скользили по комнатам и садам, под шелест нижних юбок и всегда под бдительным надзором дуэний. Их с детства приучали к жизни, исполненной добродетели, веры и самоотречения, их уделом был достойный брак и материнство.

      В деревне гости полюбовались на корриду, даже отдаленно не походившую на блистательную драму о мужестве и смерти, которую Джейкоб Тодд видел в Испании; не было ни роскошных костюмов, ни страсти, похвальбы и славы – лишь толкотня пьяных наглецов, донимавших животное пиками и оскорблениями; бычьи рога сшибали их в пыль под дружную брань и хохот. Самый опасный элемент корриды состоял в том, чтобы прогнать с арены разъяренного и израненного, но все-таки живого зверя. Тодд порадовался, что быка не обрекали на самое низкое бесчестье – публичную казнь: его славному английскому сердцу гибель тореро была любезнее, чем гибель быка. Вечерами мужчины играли в тресильо и рокамбор; им, как монаршим особам, прислуживала целая армия покорных смуглокожих слуг, не поднимавших глаз от пола, а голос – выше полушепота. Они не были рабами, но вели себя как рабы. Платой за труд им служило покровительство хозяина, кров над головой и часть урожая; по закону они были свободными людьми, но оставались при хозяине, несмотря на всю его жестокость и на кабальные условия труда, потому что им некуда было уходить. Рабство отменили больше десяти лет назад, после этого почти ничего не изменилось. Завозить в эти края африканцев никогда не было делом рентабельным, поскольку в Чили нет больших плантаций, но никто не вспоминал ни об участи индейцев, изгнанных с земель и доведенных до нищеты, ни о батраках, которых продавали или получали в наследство вместе с землей, точно скот. Не вспоминали и о крупных партиях китайских и полинезийских рабов, которых отправляли на острова Чинча, где имелись богатые залежи гуано. Если эти люди пропадали без вести, никаких проблем

6

 Пеоны – так в Латинской Америке называют батраков.