Детство. Отрочество. Юность. Лев Толстой

в сладкие мечты и воспоминания. Устремив неподвижные взоры в подкладку стеганого одеяла, я видел ее так же ясно, как час тому назад; я мысленно разговаривал с нею, и разговор этот, хотя не имел ровно никакого смысла, доставлял мне неописанное наслаждение, потому что ты, тебе, с тобой, твои встречались в нем беспрестанно.

      Мечты эти были так ясны, что я не мог заснуть от сладостного волнения и мне хотелось поделиться с кем-нибудь избытком своего счастия.

      – Милочка! – сказал я почти вслух, круто поворачиваясь на другой бок. – Володя! ты спишь?

      – Нет, – отвечал он мне сонным голосом, – а что?

      – Я влюблен, Володя! решительно влюблен в Сонечку.

      – Ну так что ж? – отвечал он мне, потягиваясь.

      – Ах, Володя! ты не можешь себе представить, что со мной делается… вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это просто удивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и думаю о ней, бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать.

      Володя пошевелился.

      – Только одного я бы желал, – продолжал я, – это – чтобы всегда с ней быть, всегда ее видеть, и больше ничего. А ты влюблен? признайся по правде, Володя.

      Странно, что мне хотелось, чтобы все были влюблены в Сонечку и чтобы все рассказывали это.

      – Тебе какое дело? – сказал Володя, поворачиваясь ко мне лицом, – может быть.

      – Ты не хочешь спать, ты притворялся! – закричал я, заметив по его блестящим глазам, что он нисколько не думал о сне, и откинул одеяло. – Давай лучше толковать о ней. Не правда ли, что прелесть?.. такая прелесть, что скажи она мне: «Николаша! выпрыгни в окно или бросься в огонь», ну, вот, клянусь! – сказал я, – сейчас прыгну, и с радостью. Ах, какая прелесть! – прибавил я, живо воображая ее перед собою, и, чтобы вполне наслаждаться этим образом, порывисто перевернулся на другой бок и засунул голову под подушки. – Ужасно хочется плакать, Володя.

      – Вот дурак! – сказал он, улыбаясь, и потом, помолчав немного: – Я так совсем не так, как ты: я думаю, что, если бы можно было, я сначала хотел бы сидеть с ней рядом и разговаривать…

      – А! так ты тоже влюблен? – перебил я его.

      – Потом, – продолжал Володя, нежно улыбаясь, – потом расцеловал бы ее пальчики, глазки, губки, носик, ножки – всю бы расцеловал…

      – Глупости! – закричал я из-под подушек.

      – Ты ничего не понимаешь, – презрительно сказал Володя.

      – Нет, я понимаю, а вот ты не понимаешь и говоришь глупости, – сказал я сквозь слезы.

      – Только плакать-то уж незачем. Настоящая девочка!

      Глава XXV

      Письмо

      Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанного мною дня, отец вошел к нам на верх, во время классов, и объявил, что нынче в ночь мы едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.

      Причиною такого неожиданного отъезда было следующее письмо:

      Петровское,