Дон Кихот. Мигель де Сервантес Сааведра

и почестей – простая побывальщина или небывальщина, – не знаю, как это по-настоящему называется. Услышь кто-нибудь, как ваша милость величает бритвенный таз шлемом Мамбрина, так, наверное, он решит, что вы действительно рехнулись. Этот таз у меня в сумке; он весь исковеркан, но все же я подобрал его. Если Бог пошлет мне милость и приведет меня домой к жене и детям, я выправлю его и буду пользоваться им для бритья.

      – Теперь, Санчо, – сказал Дон Кихот, – позволь и мне поклясться Божьим именем. Клянусь – такого тупоголового оруженосца еще не было на свете. Неужели же за то время, как ты мне служишь, ты не успел убедиться, что все вещи, к которым прикасаются странствующие рыцари, подвергаются таинственным превращениям и кажутся не тем, что они есть на самом деле? И это потому, что нас постоянно окружают целые толпы волшебников, которые околдовывают и подменивают все предметы, желая нас облагодетельствовать или, напротив, погубить. Запомни это, и ты поймешь, почему тот предмет, который ты принимаешь за бритвенный таз, для меня настоящий шлем Мамбрина. Волшебник, покровительствующий мне, проявил свою редкую мудрость, устроив так, чтобы подлинный шлем Мамбрина всем другим казался тазом: иначе все стали бы преследовать меня, стараясь отнять его, ибо шлем этот – величайшая драгоценность. Но люди вроде тебя думают, что это всего-навсего бритвенный таз, и потому не добиваются его; вспомни только, что неблагодарный каторжник сначала попытался его сломать, а потом швырнул на землю и даже не потрудился поднять; уверяю тебя, что, если бы он знал правду, он бы не расстался с ним. Сохрани же его у себя, друг мой, ибо в настоящую минуту он мне не нужен. Сейчас я сниму с себя все доспехи, сложу оружие и разденусь донага в знак моего глубочайшего отчаяния.

      В таких беседах доехали они до подножия высокой горы; мирный ручеек вился по ее склону и опоясывал прелестную зеленую лужайку, на которую нельзя было смотреть без восхищения. Лужайка поросла тенистыми деревьями и была покрыта свежей травой и пестрыми цветами. Эту лужайку Рыцарь Печального Образа избрал местом своего покаяния и, остановив коня, воскликнул:

      – Вот место, которое я избираю, чтобы оплакивать ниспосланные мне несчастья! Вот место, где мои слезы сольются со струями ручейка, где от моих глубоких вздохов будут непрерывно шелестеть листья горных деревьев, повествуя о печали истерзанного сердца! Солнце жизни моей! О Дульсинея Тобосская, ты путеводная звезда моя, подательница счастья, пусть Небо благосклонно исполнит все твои желания! Взгляни же, до чего довела меня разлука с тобой, и награди по заслугам мою верность. А вы, возросшие в уединении деревья, ныне товарищи моего скорбного одиночества, подайте знак нежным колебанием ветвей, что мое присутствие вам не в тягость. А ты, мой оруженосец, мой верный спутник в удачах и невзгодах, запечатлей в памяти все, что я сейчас стану делать, и поведай об этом единственной виновнице моего отчаяния и горя.

      Сказав это, он соскочил с Росинанта, расседлал его, потом хлопнул его рукой по спине и сказал:

      – О