Темная Материя (сборник). Артем Голиков

выпиты и набитая мусором телега стюардов навсегда скрывается за серенькими шторками, в сердце вползает ледяная тоска.

      Кажется, что нет больше ни Земли, ни Мира, есть только застрявшая в пустоте и кромешной тьме пластиковая галера, триста заживо погребенных в ней пассажиров, остановившееся Время и нескончаемый детский вой.

      Пережить эту безнадежную фазу полета мне очень помогли Вован (мастер спорта по дзюдо) и Леха (чемпион мира по шахматам по версии Главкома пограничных войск Забайкальского округа).

      Нет, Ванечку они не одолели, и маленькая пися его сохранила гордую наготу.

      Зато, отстояв положенную очередь и кое-как смыв пот, кровь, пюре и сопли в маленькой раковинке (Вовану Ванечка выдрал глаз и порвал щеку, а Лехе пяточками размозжил лицо в красный блин и откусил пуп), они разлили себе и мне в пластиковые стаканчики Лехин столетний кальвадос с Ванечкиными писями пополам, и то ли от алкоголя, то ли от пись в мутном бортовом иллюминаторе забрезжил свет.

      – Эта, с рюкзаком на голове, – твоя жена?

      – Да.

      – Очень красивая женщина. Давай за нее?

      – Давай.

      – Скажи… А до конца полета она ведь никого еще не родит?

      – До конца полета точно нет.

      – Храни ее Бог! – Вован просветлел лицом и снова наполнил стаканчики, а Леха, видимо, прочтя по губам, растянул в улыбке свой бордовый блин и утвердительно замычал, тряся мокрой взъерошенной головой.

      Второй разбойник

      Я сегодня закусывал крошкой-картошкой в ларьке возле ХХСа.

      Взял брынзу и крабы.

      Крошечница-картошечница размешала масло с сыром.

      Обычно я ем картошку ложкой.

      Она прочнее вилки и обеспечивает лучший охват вкусовых рецепторов комками горячего картофеля.

      И вот, я ел картошку своей пластиковой ложкой, а на огромной площади перед храмом навытяжку стоял одинокий мужик в кожаной куртке с непокрытой головой.

      Он стоял шагах в пятидесяти прямо по фронту плазмы (у ХХСа установлена гигантская плазма, день и ночь показывающая церковные новости), и я видел его в три четверти сзади слева.

      Шел мелкий дождичек, абсолютно пустая площадь и – одинокий мужик.

      Обычно плазма показывает высокопоставленных церковных функционеров, блещущих золотом и оперирующих понятиями вроде «ликвидности причастия» или «богоугодных фьючерсов», но сегодня, когда я ел картошку, в эфире что-то разладилось, и на светодиодный экран подали проекцию сухонького старичка-священника в простой черной робе.

      Старичок рассказывал про последние дни Сына Божьего на земле и при этом почему-то обращался к зрителям словами «милые детки».

      Видимо, старичок глубоко переживал то, о чем рассказывает.

      Он взволнованно щурился, взмахивал руками, а когда начал говорить об отречении св. Петра (до того, как прокричал петух), о том, как горько плакал апостол, у него самого из косматых глаз покатились слезинки.

      «И вот,