Пепел первой любви. Михаил Абрывалин

фотографию и вложил её в конверт с только что написанным письмом. Через три дня пришёл ответ, в котором Женя обещала приехать в Ярославль в ближайшее воскресенье. Мы условились встретиться у Знаменской башни.

      Так как точное время приезда Жени я не знал, в центр я приехал к 10 часам. Я сел на лавочке возле остановки троллейбуса №1, который шёл от вокзала, и стал ждать. Сердце бешено колотилось в груди. Узнаю ли я Женю? Узнает ли Женя меня? Время тянулось томительно медленно. Я то и дело смотрел на часы, на подъезжающие троллейбусы, но никого отдалённо напоминающего Женю я не видел. Настроение стремительно ухудшалось. Но я ничего не мог поделать. Номера её домашнего телефона я не знал, как и не знал, был ли у них в квартире телефон. У нас дома телефона тогда не было.

      Я сидел на лавочке и с тоской смотрел на проходящих мимо людей, о чём-то живо переговаривающихся, улыбающихся. И чем больше я видел их довольные или даже безразличные лица, тем хуже становилось мне. Хотелось им крикнуть: «Чему вы улыбаетесь? Какого чёрта? Разве вы не видите, как мне плохо?» Люди всё так же шли мимо, не замечая меня, впрочем, ка и всегда. Я платил им тем же. Они были для меня никем и звать их никак. В тот момент я просто ненавидел их всех вместе взятых за все унижения, за все оскорбления, за все издевательства. Родителей, воспитателей, врачей, учителей, одноклассников и ребят со двора.

      Мир рушился у меня прямо перед глазами, и я ничего не мог с этим поделать. Минутная стрелка сделала два полных круга. Серое сентябрьское небо, словно вспомнив о чём-то, вдруг решило поплакать. Асфальт окропили первые капли дождя, словно пробуя на вкус слежавшуюся пыль, лакируя поблёкшую траву и приклеивая к газонам опавшую листву. Сидеть под дождём стало неуютно. Дождь словно играл со мной, то усиливался, то снова затихал. Последний раз взглянув на часы и дождавшись ещё одного троллейбуса от вокзала и пошёл на остановку, чтобы ехать домой. Дождь следовал за мной по пятам, что-то шептал мне на своём языке, но я не слушал его. Да и что он мог мне сказать!? Обида и отчаяние переполняли меня. Хотелось плакать навзрыд, но я не мог позволить себе такую роскошь. Потом. Дома. В тишине. Ночью. Под одеялом. Чтобы никто не услышал. А потом заснуть и увидеть тот старый детский сон, который я запомнил на всю жизнь.

      В понедельник после уроков я достал из почтового ящика письмо от Жени. Она написала, что сильно простудилась и поэтому осталась дома. Я наконец-то мог успокоиться. Но червячок сомнения и недоверия уже прокрался в мою душу. С одной стороны, Женя и в самом деле могла заболеть. Но, с другой стороны, это мог быть простой обман. А где один обман, там и другой, более изощрённый. Это было первой каплей, которая к концу той осени привела меня уже к недомолвкам и лжи, которую я всячески старался скрывать.

      В письмах к Жене я не подавал вида, что сомневаюсь в её версии событий. Она была для меня единственным окном в мир отношений с девушками, пусть и заочных. Меня всё устраивало. Я очень любил писать письма. Только в письмах я мог изложить свою точку зрения или признаться