Август нашей жизни. Женя Онегина

и распахнула веер. С трудом сдерживая улыбку, я произнес:

      – Не переживайте так, тетя. Я уже большой мальчик.

      – Даже и не думала, Аркадий, – сказала она просто. – Жалость – это унизительно.

      Жалость – это унизительно…

      Я старался не думать об этом, когда на следующий день на рассвете входил в тренировочный зал загородного дома Баженовых в Стрельне. Сегодня здесь собрались все мужчины нашего рода и даже немного больше. Отец не гнушался брать в заложники отпрысков других семей (именно так в нашем доме появился Питер Бергер). Три пацаненка лет десяти и один юноша постарше застыли у стены напротив и с нескрываемым ужасом наблюдали за главой рода Баженовых.

      Папенька уже успел размяться. Сейчас он стоял на ринге в одних только видавших виды потертых джинсах, низко сидящих на мускулистых бедрах. Коренастый и поджарый, он неторопливо бинтовал покрытые татуировками руки. На его крепкой прокаченной спине сиял контур огромного, похожего на бушующее море, мечехвостого дракона, готового в любой момент расправить крылья.

      Отец вполне мог просто отдать приказ и даже не приезжать. Но Иван Баженов все держал под контролем. Да и оставить единственного сына на растерзание младшим ветвям рода он не мог. А потому я приготовился к худшему. Папенька умел быть беспощадным.

      И справедливым тоже. Где-то в глубине души эта трусливая мысль не давала покоя. Отец знал, что меня подставили. И верил мне.

      Кажется, верил.

      Накануне разговаривать со мной он отказался. Еще по дороге домой в машине я кратко пересказал ему свою версию произошедшего. В ответ отец сдержанно кивнул и со скучающим видом отвернулся.

      И вот теперь он ждал меня на ринге. Обыкновенном тренировочном боксерском ринге, на который я выходил с самого детства.

      Его цель была проста.

      Я стянул футболку, оставшись только в легких тренировочных портках, и под внимательными взглядами всех собравшихся пролез под ограждением. Встал напротив отца, опустил щиты, позволяя Черному принять наказание вместе со мной. Контур дракона на моей спине ожил, черные чешуйки, тонким узором покрывающие руки, потеплели. По залу пронесся одобрительный гул.

      Отец поднял руку, призывая свой род к тишине, и произнес:

      – Вчера в присутствии людей мой сын нарушил наш главный закон. Так ли это?

      – Так, – ответил я.

      – Так! – подхватил хор голосов.

      – Любой в нашем роду за такой проступок заслуживает наказания. Так ли это?

      – Так, – проговорил я, уговаривая Черного не волноваться.

      – Так! – взревел зал.

      – Принимаешь ли ты волю рода, сын мой?

      – Принимаю, – выдохнул я и опустился на колени.

      В ту же секунду Черный взревел, когда на него обрушился жесткий ментальный удар. Я пошатнулся и только чудом не рухнул на ковер. Контур на спине горел огнем.

      – Убери своего дракона, сын, – произнес отец, и я покорно выставил щит. А следом на меня обрушился первый удар…

      В этот раз в себя я пришел в собственной