С другой точки ощущения. Татьяна Грац

я намеревалась спрятаться от раздиравших меня изнутри чувств и эмоций. Слово «отец» в совокупности со словом «убрали» означало для меня огромную утрату. Я и представлять не хотела, насколько больно и страшно потерять родного человека. Мне случалось побывать в сознании людей, переживших горе. Их было тяжело понять до того момента, пока не примеришь в ситуацию себя. Вот и сейчас я всеми силами отторгала эту возможность. Представить хоть на минуточку, что моего Папэда больше нет… Вот и все. Я сама не заметила, как оказалась рядом с мамой Гоши и коснулась ее руки.

      Появилась комната с мерцающей лампочкой, но довольно уютная. Здесь пахло мужским дезодорантом и вечерней свежестью. Обычно так пахло от моего папы после душа. Сочетание древесной парфюмерной воды, отдаленных ментоловых ноток пены для бритья и прохлады, тянущейся через открытое окно. Я прикрыла глаза и с удовольствием вдохнула эти ароматы. Только спустя некоторое время я поняла, что обладателем этого парфюма был не мой папа, а Гоша, и это была его комната, в той самой квартире. На разложенном диване лежала его одежда, разбросанная небрежно, как будто бы в спешке. Ночная лампа на стене подсвечивала огромный книжный шкаф, что был напротив дивана. Разноцветные корешки пестрели и тухли на фоне мерцающего света, точно играли со мной, пытаясь запугать или отвлечь от других деталей. Я старалась не заострять на этом внимание и крутила головой по сторонам, осматриваясь.

      Мама Гоши появилась не сразу. Такое тоже случалось. Это означало, что она сильна духом и пробиться в ее сознание не так уж просто. Но моя сила всегда побеждала, и это погружение не было исключением. Женщина вошла в комнату и задернула лавандовые шторы. Пока что она игнорировала меня. Я не спешила, предоставив ей время, чтобы та смогла проявить себя в полной мере. Женщина ходила по комнате в той же пижаме розового цвета и причитала себе под нос. Она убрала вещи Гоши с дивана и начала стелить чистую постель. У нее никак не получалось ровно разместить простыню. Женщина то и дело дергала руками вверх, удерживая материю, и снова растягивала ее на диване. Простыня опять складывалась в беспорядке, вся измятая, словно уже и не такая белая. И тогда женщина повторяла все опять, ругаясь на себя и на беспомощность.

      – Позвольте помочь? – наконец предложила я.

      Она посмотрела на меня такими глазами, будто до этого и не замечала здесь. Я осторожно подошла и взялась за свободные края простыни. Теперь четыре руки взмыли к потолку и легким движением опустили ткань на диван. В этот раз вышло намного лучше, и женщина заправила уголки. После она выдала мне наволочку и подушку, решив, что вместе мы все-таки быстрее справимся.

      – Это для Гоши? Он остается? – уточнила я.

      – Он мой сын, как же я его прогоню? Конечно, пусть остается. Но лучше бы он не рисковал, – отчаянно проговорила та.

      – А что? Это опасно?

      – Деточка, знала бы ты, что они сделали с его