Любовь и смерть. Русская готическая проза. Александр Грин

взгляды.

      На крыльце судейского дома встретил его молодой цыган, живший у пана Ладовича для услуг, а больше для забавы. Он был одет казачком; на шее у него висел на широкой ленте торбан[36], на котором он обязан был играть перед гостями и веселить их своею пляскою и пеньем. Не по летам был он высок и статен; живое и выразительное лицо его, на которое падали черные самородные кудри, могло бы назваться прекрасным, если б излишняя смуглость не затмевала его пригожества; под широкими сросшимися бровями прыгали быстрые, огненные глаза; во всех его движениях заметны были ловкость, проворство и лукавство.

      – Здравствуй, Жале, – сказал ему Гершко, подойдя к крыльцу.

      – Здравствуй, свиное ушко! – отвечал цыганенок.

      – Как поживаешь, Жале? – продолжал льстивый еврей.

      – Хорошо, твоими молитвами: скачу, пою и щиплю твою братью жидков, когда попадутся. Ты каково поживаешь? всё ли по-прежнему обманываешь простаков и копишь золото?

      – По-прежнему, – отвечал жид с притворным простосердечием и как бы не вслушавшись. – Пожалуйста, Жале, доложи обо мне пану поветовому судье…

      – Ему не до тебя, у него теперь гости.

      – Крайне важное дело, не терпящее отсрочки…

      – Верно, векселя, которым минули сроки, или покупщик, не заплативший денег?

      – Что тебе до этого; твое дело доложить.

      – Так потерпи ж, пока пану будет время. Постой здесь: вы привыкли стоять без шапок на дворе во всякую погоду, а теперь еще не зима.

      Сколько жид ни упрашивал, но цыганенок только вертелся вокруг его, дразнил, подергивал его за длинные рыжие пейсики и за полы платья и делал ему разные проказы.

      – Душа моя, Жале! перестань и пойди докладывать; я не даром прошу тебя…

      Тут еврей со вздохом вынул из-под полы небольшой изношенный кошелек и начал дрожащею рукою вытаскивать одну по одной мелкие серебряные монеты, как будто боясь обсчитаться. Но резвый цыган не дал ему кончить: подбежал, подставил руку и, вытряхнув в нее все деньги из кошелька, пустился от жида во всю прыть.

      – Стой! я закричу гвальт, наделаю шуму, стану стучаться в двери! пан судья не даст меня в обиду.

      – А если я доложу ему о тебе, будут ли эти деньги мои?

      – Твои, твои! только скорее.

      Цыганенок опрометью бросился на крыльцо, вошел в комнаты и через несколько минут вышел сказать жиду, что судья его ожидает.

      – Что тебе надобно, еврей? – сказал пан Ладович, когда жид кончил низкие, почти земные, свои поклоны.

      – Ваша ясновельможность! я имею вам донести о важной тайне, – отвечал жид, оглядываясь на стоящего тут цыганенка.

      – Так ступай за мною, – сказал судья, ввел его в небольшую боковую комнату и притворил дверь.

      Цыганенок по свойственному летам и породе его любопытству, а может быть, по каким-либо догадкам приставил к двери внимательное ухо, навыкшее слышать издалека, и не отходил прочь, пока не кончился разговор. Тогда он на цыпочках отошел и стал на прежнее место.

      Судья

36

Торбан – украинский струнный щипковый музыкальный инструмент, разновидность бандуры. – Сост.