Ангелов не выбирают. Галина Барышникова

даже уставал от этих домогательств, от вечного ее «А ты помнишь?». Он помнил то, что считал нужным помнить, а эти фотографии, это видео из семейного архива, эти устные предания… – зачем они ему сейчас? И тем не менее, теперь он заскучал.

      Маша металась между избалованной Ленкой и замкнувшемся в себе Романцевым. Дочь приходила в палату после обеда и всегда с наскока начинала кружить вокруг отца, ища недостатки в уходе.

      – Почему простынь мятая?

      – Елена Александровна, ваш отец беспокойно спал ночью. Весь искрутился.

      – А ты что, всю ночь возле него проводишь?

      – Конечно!

      – Вот еще новости! Куда только мама смотрела! Я скажу Хофману…

      – Я буду вам очень благодарна, Елена Александровна.

      – Это почему еще?

      – Устала я. Почти не отдыхаю.

      – Это ваша работа!

      – Да, конечно. Но, понимаете…

      – А тут и нечего понимать! Работайте и не задавайте лишних вопросов!

      – Хорошо.

      – Что хорошо? Поменяйте белье!

      Маша молча вышла из палаты. Романцев открыл глаза и долго в упор смотрел на дочь.

      – Па, ты что? – Лена присела на Машин стул. – Тебе что-то надо?

      – Где твой Дмитрий?

      – Папа, папочка! Ты все вспомнил! – Лена взяла отца за руку. – Мы расстались с Димкой. Ой, как хорошо, что ты говоришь… Да, мы расстались. У него только бизнес на уме. Поляки эти, французы… Помнишь, ты так хотел, чтобы мы поженились. Ну и хорошо, что не успели! Я у него после всех его контрактов – на последнем месте.

      Романцев приподнялся на кровати и схватил дочь за плечи.

      – Ложь! Где твой Лжедмитрий?

      – Кто? – Лена растерялась. – Лже-же-же…

      С каждым словом он все сильнее ее сотрясал.

      – Подлая изменница Марина! Ты осквернила Русь Лжедмитрием!

      Маша вошла вовремя, с пакетом чистого белья. Она подлетела к Романцеву и разжала его руки. Тот рухнул на мятые белые подушки.

      Лена отскочила в сторону.

      – Ненормальный! Он чуть душу не вытряхнул из меня! Ты видела?

      – Не надо так об отце. Он не в себе. – Маша присела рядом на кресло и взяла Романцева за руку.

      – Опять не в себе? Всю весну был в себе, даже говорил разумно… что вы с ним опять сделали?

      – Кризис. Так бывает, – медсестра сжала руку Александра Павловича и помазала ему виски и переносицу святым маслом от Луки Войно-Ясенецкого. – Ничего, это… это скоро пройдет. Я верю!

      Романцев волком зыркнул на дочь из-под лохматых бровей.

      – Изменница, – прошептал он и закрыл глаза.

      Лена вздрогнула, открыла рот, но ничего не сказала. Наконец, она встала со стула и отступила к окну. Долго смотрела на улицу. Потом осторожно, с опаской поглядывая на отца, повернулась к сиделке.

      – Маша, я уезжаю!

      – Конечно-конечно, вам надо отдохнуть. До завтра, да?

      – Домой.

      – Ну что вы, Елена Александровна. Он принял вас за Марину Мнишек. Только и всего!

      – Только