Бессознание. Павел Ломовцев (Волхов)

большое помещение. Свет проникал через потолок, полностью покрытый стеклом. Странное помещение. Из-за дымки и яркого света было трудно что-либо разглядеть. Они шли куда-то вперед, видимо, к противоположной стороне этого стеклянного зала. Под ногами было что-то мягкое, по сторонам встречались какие-то столбы, некоторые из них выглядели неровными и сильно перекошенными.

      Наконец, из тумана проступила дальняя стена, посреди которой располагалась другая дверь. Периокл распахнул ее настежь. Сильный поток ветра вырвался из зала, унося с собой остатки тумана. Егор снял очки. К его удивлению оказалось, что они находятся в оранжерее. Кругом росли цветы, собранные в пестрые клумбы и лужайки. А то, что он принял за столбы, было стволами деревьев. За его спиной лежала длинная колея смятых и раздавленных цветов. Второй колеи не было: его спутник прошел по дорожке, не повредив ни одной травинки.

      – Я тут, оказывается, кучу цветов поломал, – вздохнул Егор. – В этом чертовом тумане вообще ничего не было видно! Кроме столбов.

      – И вот туман уходит, и ты вдруг узнаешь, что мир намного богаче, сложнее и тоньше. И что идя вслепую, ты неминуемо рушишь его хрупкую и нежную природу.

      – Скажи уж сразу, на что намекаешь.

      – Ты ведь спросил, почему вы не видите бесплотных тварей. Наверное, сейчас самое время кое-что объяснить. …Ты ведь знаешь, что все наши чувства и органы способны к развитию. Мы можем сколько угодно тренировать разум, мышцы, зрение, слух. Но если какой-то орган долго бездействует, он неминуемо начинает деградировать. И в конечном итоге мы можем полностью потерять любую нашу способность.

      7. СЛЕЗЫ МЛАДЕНЦА

      Периокл подошел к яркой глиняной фигурке забавного гнома, стоящей посреди цветущей клумбы. Аккуратно стряхнув с его синей шапочки сухие листья, он неторопливо продолжил:

      – Говорят, что у маленьких детей очень богатая фантазия: они вечно придумывают небылицы, верят в сказочных героев, и всё невозможное у них возможно. А может быть, просто в самом раннем детстве они видят, слышат и понимают гораздо больше, чем взрослые? Что, если многие их фантазии – это спутанные в пестрый клубок остатки воспоминаний о чем-то гораздо большем, о мире, более счастливом и более совершенном? А может быть, память о том, что мы когда-то были великими и всесильными?

      – Как-то и мне такие мысли приходили, – признался Егор, – давно, правда. И жутко мучил вопрос: «Почему эти взрослые забывают всё, что понимали в детстве?»

      – Потому, что с первых дней ребенка начинают встраивать в пищевой конвейер системы, постепенно сужая спектр его восприятия и отсекая всё, что не подходит под стандарты конвейера. «Это глупо, это не нужно, это неинтересно, неправильно, не положено, несерьезно. Думай, так, делай то, мечтай об этом. И вообще, вызубри то, что тебе задано, и перескажи как положено. Тогда будешь хорошим ребенком. Проходят годы, и взор, обращенный в вечность и бесконечность, усыхает до крошечного пятнышка на стене, где наклеена бумажка с распорядком дня.

      – Боюсь,