Дорогой читатель. Заметки на полях. Владислав Бахтин

НИ «ВИШНЁВОГО САДА»

      «Об Чехова»

      Вот что интересно, и что меня всегда поражало.

      Почему в чеховских пьесах не видят очевидных вопросов, которые буквально лежат на поверхности, и на которые надо ответить в первую очередь, прежде чем, не то чтобы строить какие-то заумные интерпретации, а чтобы просто понять, о чем вообще идет речь?

      Загадка.

      Ведь с чего начинается «Вишневый сад»?

      Молоденькая неопытная 17-ти летняя Аня возвращается из Парижа, куда ездила зимой, почти одна (если не считать чокнутую гувернантку, которая была скорее обузой, чем помощью – ведь она же за границу без паспорта ездила, хе-хе, в чемодане видимо), практически без денег, и откуда она привозит свою странноватую, скажем мягко, мать.

      Попробуйте найти хоть в одном критическом исследовании пьесы ответ на простой вопрос: а на кой черт Аня ездила в Париж?

      Зачем?

      Кто ее туда отправил? С какой целью?

      Почему ей нужно было ехать в Париж лично?

      Или почта не работала, и нельзя было просто послать письмо или телеграмму: маменька приезжай, у нас большие проблемы с имением, на тебя одну вся надежда?

      Не будет не то что ответа, а даже и вопрос такой не поставлен.

      Не интересно.

      Течение

      Вот еще штамп, тянущийся от самого Станиславского: в «Вишневом саду» якобы все плывут по течению времени, ни на что не надеясь.

      Разве это так?

      Ведь пьеса даже начинается с решительного, дерзкого, в чем-то на грани фола поступка: Аня вытаскивает матушку из Парижа.

      Плыви она, и та кто за ней стоит, по течению, все ограничилось бы перепиской.

      Конечно, на Раневскую это бы не подействовало, и нужен был именно визит и живые слезы дочери, чтобы ее проняло, и она ненадолго вернулась домой.

      Чтобы Аня поехала в Париж, Варя все спланировала, Гаев дал ей Шарлоту (все, что у него было), а Лопахин денег.

      Так что за путешествием Ани стоит холодная воля и твердый расчет настоящего героя «Вишневого сада», который как это часто бывает у Чехова нарочито спрятан и затушёван, но он есть, есть.

      Проблемы с имением

      В начале пьесы есть маленькая ремарка: «Действие происходит в имении Л. А. Раневской».

      Ремарка маленькая, но очень важная, потому что многое, если не все, объясняет в пьесе.

      Прежде всего, нужно спросить: а почему собственно имение принадлежит Раневской?

      Это ведь странно, даже очень, настолько странно, что похоже на бред.

      Родовое имение русских помещиков, дворянское гнездо семьи Гаевых, вдруг, ни с того ни сего достается не сыну, как это было принято по писаным законам и неписаным правилам того времени, а дочери.

      (Напомню, что дочери по законам империи практически не имели никаких наследственных прав, особенно при живых сыновьях, и передача им земельного имения, так называемого родового имущества, в обход наследников мужского пола была, мягко говоря, сильно затруднена, да и осуждаема обществом).

      Дальше по ходу действия бредовость ситуации только усиливается.

      Оказывается, что и у Гаева якобы имелось свое состояние (которое он «проел на леденцах»).

      Но, несмотря на наличие денег и земли, а так же нескрываемое презрение к простолюдинам и разночинцам (от которых пахнет пачулями), Гаев живет в имении Раневской, вместе с ее мужем, «недворянином и присяжным поверенным», пьющем горькую.

      Это уже какой-то болливудский макабр.

      На первый взгляд картина аристократического вырождения вырисовывается примерно такая.

      Деспотичные родители в приступе старческого слабоумия, в ответ на какую-то мелкую и глупую шалость, проклинают сына (не забыв, правда обеспечить его приличным состоянием) и оставляют все огромное поместье дочери.

      Дочь, едва последний родительский гроб опустился в землю, в свою очередь сходит с ума и в порыве животного сладострастия выскакивает замуж за «простого» человека, пьяницу и транжиру, а после его смерти сама начинает кутить и мотствовать без удержу.

      Рохля сын, видимо сломленный железной волей своей maman, трогательно, но сильно по своему любившей его, в попытке загородится от ужасов реальности, тратит все свои деньги на безумную роскошь мелочей, декорируя ими выделенный самому себе кусочек мира – своего и безопасного.

      Наконец, все оказываются у разбитого корыта.

      Вуаля. Се ля ви. Натурализм.

      Добрые зрители плачут и умиляются, наблюдая падение в грязь дворянских выродков: вроде бы и жалко уродцев, все же люди, а с другой стороны и поделом, поделом, побарствовали, хватит, новое идет племя, младое, незнакомое.

      Картина, внешне безусловно, эффектная, для какого-нибудь Стриндберга самое то.

      Однако, как мне кажется, Антон Палыч был человеком попроще,