Смерть Вазир-Мухтара. Юрий Тынянов

Мать списалась уже с Паскевичем, женатым на племяннице, у которого служил Александр; Паскевич, чувствительный к тому, чтоб его окружали обязанные родственники, выдвигал Александра. Он посоветовал Настасье Федоровне брать Персию.

      Так решали за его спиной, как за маленького; хуже всего, что он знал об этом. Мать догадывалась: как только она заговорит о Персии, Александр станет перечить, между тем он, может быть, и сам хочет Персию.

      Персия была выгодна в первую голову деньгами, и чином, и начальством Паскевича; в Москве, тем паче в Петербурге, дело другое и служба другая. Ни Персия, ни Петербург не были ясны для Настасьи Федоровны – это были места, куда годами проваливался Александр; как бы уехал на службу и не возвращался не четыре часа, а четыре года. Собственно, она не говорила даже: «Александр в Персии» или «на Кавказе», но: «Саша в миссии». Миссия – была учреждение, и так было покойнее, устойчивее. Она понимала только Москву и все же не хотела, чтобы Саша оставался в Москве.

      – Ты сегодня дома обедаешь?

      – Нет, maman, я приглашен.

      Он не был приглашен, но не мог себя принудить обедать дома. Обеды были, признаться, дурные.

      Настасья Федоровна шаловливо посмотрела в лорнет.

      – Опять кулисы и опять актрисы?

      Его мать, говорящая о его женщинах, была оскорбительна.

      – У меня дела, матушка. Вы всё меня двадцатилетним считаете.

      – В Петербург, вижу, не так уж торопишься.

      – Напротив, завтра же утром и выезжаю.

      Она любовалась им в лорнет.

      – Где же твой Лев и твое Солнце? Александр осторожно усмехнулся.

      – Лев и Солнце, маменька, уже давно покоятся у ростовщика в Тифлисе. У меня был долг. Сослуживцу задолжать избави боже.

      Она отвела лорнет.

      – Уже?

      Заложенный орден давал ей превосходство. Разговор был неминуем.

      – Сборы твои не слишком скоры?

      Она суетливо взбила патку на левом виске.

      – Нет. Я, собственно, не имею права долее одного дня медлить. Я и так задержался. Дело не шуточное.

      – Я не об этих сборах говорю, я говорю о том, что ты собираешься делать.

      Он пожал плечами, взглянул себе под ноги:

      – Я, право, не подумал еще.

      И поднял на нее совсем чужое, не Сашино лицо: немолодое, с облезшими по вискам волосами и пронзительным взглядом.

      – Это зависит от одного проекта…

      Она забилась испуганно прозрачными завитушками на лбу и снизила совершенно голос, как сообщник:

      – Какого проекта, мой сын?

      – …о котором, maman, рано говорить…

      Казалось бы, победил. А вот и нет, начиналась патетика, которая была горше всего.

      – Alexandre, я вас умоляю, – она сложила ладони, – подумайте о том, что мы на краю… – Глаза ее стали красноваты, и голос задрожал, она не закончила.

      Потом она обмахнула платочком красные глаза и высморкалась.

      – И Jean, – сказала она совершенно спокойно о Паскевиче, – мне писал: в Персию. В Персию, да и только.

      Последние