Кингчесс. Алексей Птица

алась, уж как я их просила, уж как стенала, а всё попусту.

      – Никифор с Иваном глаза отводят и потихоньку слёзы утирают, а Марья так и сказала в лицо: «Зерновую ссуду нам давали мать, и что? Проели мы её, чем отдавать?» – А земля опять вся сухая лежит, как прах, на лету разлетается, нечто так можно?! Видно, этому чёрному колдуну выгодно, чтобы у нас голод был, да и забирает наших кровиночек, как же я без внуков-то будуууу.

      И старуха заплакала навзрыд, глухо подвывая и трясясь всем своим телом, согбенным от тяжёлого труда.

      – Не плачь, Авдотья, оставили они Никодиму деньги, на уход за тобой, а приказчик земской нарок получил, чтобы следить за теми, кто деньги на стариков взял. А кто обманывать будет, иль по-другому в могилу сводить, того самого либо в тюрьму, либо на каторгу, в ту же Африку, и сошлют.

      – Слухи ходят, ойййй страшные. Свят, свят, свят! Сама не верю, а всё равно боюсь. Душу это чёрный ымператор может отбирать. Да так отберёт, что ходют люди, как не живые, и ему служат, а сказывают, что дворец его на костях сделан, и золото у него не красное, и не жёлтое, а чёрное, а…

      – Да, окстись, ты уже, Марфа, вздорная ты старуха!

      К бабкам внезапно подошёл мужик, из местных, бывший в деревне старостой.

      – Что вы за вздорные старухи. Да, чёрный этой царь, не без этого, но сказывали бурлаки, что по Волге ходят, а им приезжие с Африки гуторили, не чёрный он вовсе, так, скорее, коричневый, или сильно загорелый, вы вот Ваську-цыгана знаете?

      Обе старухи синхронно кивнули.

      – Ну, так вот, такой же, только чуть чернее, и глаза такие же черные, только у нашего бесстыжие, только и смотрят, чего бы уворовать. А у того умные, и всяк, кто заглянет в них, сразу теряется и не перечит. Да только никто не слышал, чтобы он добро отбирал или казнил по своей прихоти. Даже плетей никому не даёт.

      – Проворовался – в шахты, или на поля, а всё имущество отбирает, а потом вдовым или многодетным помогает. Эх, нам бы такого императора, мы бы всех вот так бы в кулаке держали. Никто бы и не пикнул, – и он с жаром затряс огромным кулаком.

      – А то, что пригляд за тобой будет, Авдотья, так то – дело верное. Сказывают, куплены все городовые и полицейское начальство евойными людьми, чтоб, значится, за порядком следили и никого из переселенцев не обижали, и их родню тоже. На императора надейся, а чёрному в рот лапу не клади, он же хлеще крокодила… Враз отхватит, по плечо, вот никто и не связывается.

      – Деньги за тебя, Авдотья, получены, так что, будешь доживать свой век спокойно. У Никодима семья большая, а сил с земли сойти нету, вот он и взялся за всеми стариками, что в деревне остались, следить. Тем и жить пока будет. Засуха, бабки, это не шутка. Молиться надо Мамбе этому, спаситель он наш. Померли бы все у тебя, Авдотья, что ты тогда делала? Хоронила бы всех, по очереди, начиная с малых деток, пока и самой бы в землю лечь не пришлось. А потом, что?

      – Молчишь, не знаешь! А легла бы ты в своей хате, да воняла бы там, пока не прислали бы команду живодёров, да не снесли бы тебя в общую могилу и засыпали безымянной. Ой, грехи наши тяжкие. Идите, старухи, в церковь, да помолитесь за раба Божия Иоанна Тёмного. Да пускай продлятся дни его жизни. Да не оскудеет рука дающего, да пребудет с нами Божья Благодать, да дарует он нам, русским крестьянам, новые земли в Африке-матушке.

      И он, сняв с головы заношенную шапку, стал истово креститься, повернувшись в сторону куполов мелкой сельской церквушки. Глядя на него, стали креститься и обе старухи. Потом одна из них спросила у старосты.

      – А что, нешто он православный?

      – Православный, конечно, копт он, вроде.

      – А это кто?

      – Да я и сам не знаю, но они православные, ещё раньше нас веру христианскую приняли. Крестятся, вроде, по-другому, и крест у них немного отличается, а в остальном все, как и у нас. Да только не в этом суть. Там уже и наша церковь развернулась. Храмы строят и староприёмные дома. Условие у Мамбы этого такое. Вот и выполняют его наши священники.

      – А ещё я слышал, – и он таинственно понизил свой голос, – вроде, как и старообрядцы все туда рванули. Сказал он им, если не боитесь, мол, новые земли заселять, где и мухи всякие ядовитые живут и гады вредные, и прочие гадости, а особливо, климат жаркий, то я вас от всех налогов освобожу на десяток лет, да технику вам дам, что на пару работает. У нас здесь такой и нету. Это я от верного человека слышал, не от балабола. Вот вам истинный крест кладу и кланяюсь в ноги, если вру. А если поймает меня кто на вранье, так готов всю ночь простоять в церкви и отмолить грех свой, – и староста истово перекрестился три раза, глядя на кресты церкви.

      – Да что ты, что ты. Верим мы тебе. Эх, слышала я от проезжей бабки, когда они ехали через нас, из другой губернии, так говорят, подыхали там уже все от голоду. Последнюю лебеду доедали, да крыс уже стали ловить. А помощи от нашего царя нетути и нетути.

      А вдруг прознал этот чёрный паршивец о ихней беде. Да две баржи прислал с зерном. Да не с нашей рожью, либо гречей, а другая, просой её зовут, да картофеля всякого, один по вкусу как мука, а другой сладкий.

      – Да врут, поди, – не согласился староста. –