Ветры судьбы. Иван Воронежский

печально всматривалась в серое осеннее небо. Она вспоминала последнюю встречу с Василием и терзала себя тем, что не смогла удержать его возле себя. Причиной тому был плод, который теперь развивался у неё внутри. Когда, истерзанный догадками, Василий в очередной раз спросил о причине их холодных отношений, Ефросинья, отвернувшись, что бы скрыть слезу, упрямо продекламировала: «Я не любила тебя, Вася, и не люблю. Прошу, отстань от меня». Она слышала удаляющиеся шаги Василия, но боялась даже повернуть головы, чтобы не сорваться и не закричать. А на утро пришел Гаврило и пожаловался Антону, что сын Василий пропал. Утром проснулись с матерью, а на столе записка: «Ушел в армию».

      – Добился все-таки своего, сорванец, – негодовал Гаврило, – говорил ему, не лезь, сынок, никуды. Хватит нам двух старших братьев, погибших на германском. А он все: «Не тужи, отец, мы им покажем». Ой, горе нам, горе с бабой. Скажи, Антон, Катерине, нехай она сбегает и успокоит мою старуху.

      – Давай зараз покурим. Ты, Гаврило, не горячись. Далеко он не ушел. Потыняется, помыкается по Полтаве да й повернется до дому, – Антон достал кисет с табачком и изящную люльку.

      – Спасибо, Антон. Спасибо тебе. Успокоил меня. Я тоже надеюсь на это. Мальчишество все это, армия, – Гаврило запустил руку в протянутый кисет и вытянул ровно одну порцию для того, чтобы набить свою трубку.

      Они дружили с детства. В тот же день, посоветовавшись со своими женами, они поехали в Полтаву. Но ни там, ни в округе следов Василия не нашли.

      – Что с тобой, дочка? – вошедшая в хату мать прервала её воспоминания.

      – Ничего, мамо.

      – Да, но ты не такая, как всегда, дочка.

      Она взяла Ефросинью за руку и усадила напротив себя, на край лавки. Катерина погладила рукой волосы дочери.

      – И ты такая бледная?

      – Все хорошо, мама. Похоже, я простудилась. Мои глаза и нос постоянно слезятся.

      – Да, после той ночи с балом. Или… что-то не так? С тобой все в порядке?

      Она наклонилась к дочери и Ефросинья, сомкнув веки, сказала:

      – У меня не идут дела, – она не договорила, что уже будет два месяца.

      – Оу, и только? – мать положила свой подбородок на плече дочери, говоря понимающе: – И только? Тогда тебе нечего беспокоиться. Ты же всегда была у нас нерегулярной и я сама беспокоилась за тебя. Я совсем забыла, что ты уже не ребенок. Тебе уже шестнадцать и я не могу поверить, что ещё только что держала тебя на руках. Когда они начнутся, ты успокоишься и будешь прежней.

      Ефросинья опустила голову, пытаясь освободиться от кома, надвинувшегося к горлу. Как бы она сейчас хотела присесть матери на колени и, уткнувшись лицом в мамину грудь, поплакать и все рассказать маме. Но, собравши себя, она поднялась с лавки.

      – Все хорошо. Время вот-вот, так что нечего беспокоиться. Мне пора идти

      – Да, девочка моя. Пора, – она последовала за дочкой в сени, – свадьба будет скоро, но ты мне ничего не рассказываешь, Фрося.

      – Мама,