Потрясающая мерзость. Влад Райбер

за собой здоровенные сумки, битком набитые продуктами.

      Колбаса, сыр, хлеб, сдобные булки, пельмени, вареники, майонез, сметана, шоколад, консервы, чипсы, газировка, мясо и прочее.

      Батя просто хватал с полок все, что видел, приносил домой и съедал почти сразу.

      Он ел, даже когда готовил. Помешивал густой бульон в кастрюле и пихал в рот плавленые сырки. Один выпал из скользких пальцев и шмякнулся прямо на пол. Папа молча поднял его и уже нес ко рту.

      – Фу! Бать, ты что, хочешь это съесть? На него же прилипла пыль! – остановил его я.

      Отец покрутил кусок в руке и внимательно осмотрел.

      – Тогда это проблема пыли! – ответил он и отправил сыр в рот, даже не отряхнув.

      – Гадость! – пробубнил я и ушел в свою комнату.

      Со временем это стало чем-то постоянным. На кухне всегда что-то бурлило или шипело.

      Он любил жирное. Жарил свинину до дыма, а картошку готовил, выливая чуть ли не половину бутылки масла в сковороду.

      Когда он ел, жир тек по его лицу и рукам, но батя не обращал на это внимания. Лишь причмокивая, продолжал жевать, пока не исчезнет последний кусок. А затем вылизывал посуду, боясь за каждую недоеденную каплю.

      Отец ел на кухне и в своей комнате. Перед ним стояли тарелки, заставленная горой еды: макароны, сосиски, котлеты, щедро политые майонезом и кетчупом.

      Все это он наваливал себе в рот, глотал, толком не разжевав, и запивал газировкой. Оставляя на горлышке и бутылке сальные отпечатки.

      Жир и соусы текли изо рта по подбородку, капали на его рубашку. Отец чавкал и облизывал губы, вытирая одежду пальцами.

      Я невольно начал чувствовать к нему отвращение, но в то же время мне было жаль его. Папа стал словно заложник своей неудержимой жадности, которая его поглощала, и он не мог с ней справиться.

      В доме стало душно, пахло жиром и кислятиной. И проветрить это было невозможно. Запахи впитались в мебель и стены. Над плитой на кафеле появились въевшиеся пятна, которые не получалось оттереть.

      Раньше ко мне приходили друзья, но теперь я перестал их приглашать. Стыдился того, что происходит в моем доме.

      Отец все больше полнел, его тело разбухало, лицо стало неузнаваемым. Рубашки уже даже не застегивались. Последнее время он все чаще ходил с голым пузом. И когда еда капала на волосатый живот, папа ловким движением пальцев смахивал каплю, отправляя ее обратно в рот. Я не мог обедать с ним в одной кухне, потому что от этой картины у меня начинались рвотные позывы.

      Однажды я вспомнил детскую обзывалку и сказал отцу:

      – Пап, какой ты стал жирный! Как поезд пассажирный!

      Он ответил:

      – Никто так не говорит! Поезд может быть только пассажирским!

      Эх! Не оставлял бы он свои поезда. Работал бы, а не тратил всю свою пенсию на жратву.

      У него появилась одышка, и он с трудом передвигался. Отец выходил из дома только в магазин, который был совсем рядом. И все, что он делал, это ел. Ел без остановки. Ел до тошноты. Ел, пока не засыпал с куриной костью в руке, размазывая жир по обивке дивана и наволочкам.

      Папа,