Александр Невский. Борис Васильев

земли? Наших полков не было на Калке.

      – Я могу только думать, но не знать, великий князь, – с достоинством ответил Чогдар. – Но думать могу, потому что пять лет проскакал рядом со стременем самого Субедей-багатура. И я думаю, что эта война не против твоих земель.

      – Но Батый привел тьму-темь именно сюда, в залесские княжества! Как ты это объяснишь, опираясь о стремя своего Субедея?

      – Насколько я понял из рассказов их проводников бродников, Бату-хан привел на твои земли всего три тумена. Тридцать тысяч конников.

      – Не верю! – Ярослав с силой ударил кулаком по столу, подпрыгнули чаши, пролилось вино из кубков. – Чтоб тридцать тысяч смогли в два зимних похода пожечь Рязань, Владимир, Суздаль, Москву и еще десять городов? Да еще разбить моего брата на Сити? Не верю!

      – Они умеют воевать, – чуть улыбнулся Чогдар. – Они никогда не ждут противника, а бросаются в бой первыми, выпуская тысячи стрел. Но и эта атака – всегда видимость. Субедей-багатур учил, что победа достается тому, кто обошел противника и замкнул кольцо. Бату-хан шел через твои земли, великий князь, чтобы замкнуть кольцо в войне с половцами.

      – И это тебе наболтали бродники?

      Чогдар чуть пожал плечами:

      – В твоей земле нельзя пасти конские табуны. Зачем степняку земля, если по ней нельзя кочевать?

      – Значит, Батый шел к половцам в тыл?.. – Ярослав вздохнул, горестно покачав головой – Ты подтвердил мои мысли. Я тоже считал это набегом и умолял моего брата без боя пропустить татар. Но он был очень горд, упокой, Господи, его мятежную душу…

4

      Во время позднего застолья разговор не сложился так, как хотелось Ярославу, а потом вообще ушел в сторону, утеряв смысл воинской беседы, и князь был им недоволен. Может быть, поэтому и спал плохо, хотя никогда на бессонницу не жаловался, да и в молельне часто впадал в дрему. А. тут сон вообще пропал, и мысли, горькие и тревожные, в безостановочном хороводе кружились и кружились в затуманенной усталой голове.

      Кружились вокруг одного и того же, хотя князь изо всех сил старался не думать о том, что более всего тревожило его душу. Новость, ради которой Ярун пришел к нему, ошеломляла, беспокоила и мучила настолько, что Яро-слав долго не решался коснуться ее, потому что раскаленной до белого каления представлялась она. У него было много сыновей, смелых и веселых, задумчивых и безмятежных, горячих и уравновешенных, но живших покуда в мире и согласии, исполняя суровый отцовский наказ. Но объявился новый сын, рожденный от незаконной любви, но – любви, а не похоти: уж он-то это знал точно, перебрав несчетное количество как веселых, так и рыдающих. И Милаша рыдала поначалу, а потом – полюбила, и он – полюбил, едва ли не впервые в жизни и полюбил-то по-настоящему. А тут – литовцы…

      А тут – Ярун. Ярун не Милашу спас – их дитя он спас, почему и прощен был сразу и навсегда. И сына он признал без колебаний, не мог не признать, но одно дело признать, другое – найти ему место не в сердце своем – в княжестве. А как на нового брата, да еще и незаконного, сыны посмотрят? Глеб Рязанский в семнадцатом годе