Радужная Топь. Дарья Зарубина

бутылочку, неверными пальцами распечатала, ухватила другой рукой высокий Владов кубок.

      «Три дня, – билась в висках безумная надежда. – А там все само собой обернется. Матушка что-нибудь придумает…»

      Выплеснула темное, едва уловимо пахнущее травой зелье в кубок.

      В тот же миг широкая ладонь каменной хваткой сжала ее запястье.

      Эльжбета обернулась. Сердце ухнуло вниз, застучало в животе, скрутило нутро.

      Демон. Ветер. Да что там, сам Отец всех ветров стоял перед ней в обличье князя Влада. Серые глаза потемнели, налились грозовой яростью. Побледневшие губы сжались в тонкую линию. Брови сошлись. И в то мгновение Эльжбете показалось, что сейчас он ударит ее. Ударит наотмашь темной от солнца рукой. Ударит, чтобы убить, а не наказать.

      – Прими, Землица, душу дочери… – выкрикнула Элька, надеясь успеть перед смертью вверить душу матушке – покровительнице всего живого. Да только не успела. Широкая ладонь закрыла ей рот.

      – Помолчи, княжна, – прошипел Владислав, сжимая ее руку так, что Элька взвизгнула от боли. – И так достаточно. Теперь вижу, что ты почитаешь за доверие. Только отравить меня не выйдет. Пробовали. И люди были поумней тебя, маленькая лгунья. Принимаю твое доверие, тем же отплачу…

      И князь вырвал из руки Эльки пустой пузырек.

      – Завтра.

      Он вышел, едва не налетев в дверях на грозную и степенную Агату. Эльжбета закрыла лицо руками и разрыдалась.

      18

      Слезы капали сквозь пальцы, текли по тыльной стороне ладони. Горячие от обиды, горькие от безысходности.

      Разве можно быть такой глупой, такой наивной, такой самонадеянной? Пытаться обмануть Судьбу?

      Судьба смеялась. Скалилась развороченным черным проемом двери. Глядела пустыми глазницами окон, богато опушенными зелеными ресницами травы. Не дом – череп. Мертвый остов того, что каких-то четыре года назад было домом.

      Агнешка закусила до боли костяшки пальцев.

      Не к лицу волку песий скулеж. Пусть плачет княжонка Эльжбета: прибегут маменька да батюшка, утрут белым платочком дочкины слезки. А ей, Агнешке, для кого плакать? Не поднимется матушка из земли. Не откроет синих глаз манус Иларий – крепко держит его колдовской морок.

      Стонет по ночам Земля, зовет, уговаривает: отдай, девочка, чернобрового колдуна. Не жилец он на этом свете. Так и не мучай, отпусти…

      Идет день и ночь за подводой сестрица-Безносая. Семицветными глазами в затылок глядит. Обернется Агнешка, зло прищурится и свернет незримой попутчице добрый крестьянский шиш:

      – Обойдешься, гадина. Матушку отдала, отпустила, глупая была, слабая. А мануса не отдам.

      Усмехнется Погибель на девчачий шиш, залюбуется на злюку-лекарку. Экая упрямица. Любит Безносая упрямцев.

      По сердцу ей маленькая мертвячка. И будь то в ее власти, вернула бы Цветноглазая травнице ее дом, смахнула тощей рукой траву и сор, подняла просевшую крышу. Чтоб не плакала девочка, не рвала земной сестрице древнее как мир сердце. Да только у домов своя Погибель.

      Безносая