Похождения бравого солдата Швейка. Ярослав Гашек

спросил Паливец. – В нусельском трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело – Нусле!

      – В боснийском Сараеве, уважаемый пан трактирщик. Там застрелили эрцгерцога Фердинанда. Что вы на это скажете?

      – Я в такие дела не лезу. Ну их всех в задницу с такими делами! – вежливо ответил пан Паливец, закуривая трубку. – Нынче вмешиваться в такие дела – того и гляди сломаешь себе шею. Я трактирщик. Ко мне приходят, требуют пива, я наливаю. А какое-то Сараево, политика или там покойный эрцгерцог – нас это не касается. Не про нас это писано. Это Панкрацем пахнет.

      Бретшнейдер умолк и разочарованно оглядел пустой трактир.

      – А когда-то здесь висел портрет государя императора, – помолчав, опять заговорил он. – Как раз на том месте, где теперь зеркало.

      – Вы справедливо изволили заметить, – ответил пан Паливец, – висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я убрал его на чердак. Знаете, еще позволит себе кто-нибудь на этот счет замечание, и посыплются неприятности. На кой черт мне это надо?

      – В этом Сараеве скверно, видно, было? Как вы полагаете, уважаемый?

      На этот прямо поставленный коварный вопрос пан Паливец ответил чрезвычайно осторожно:

      – Да, в это время в Боснии и Герцеговине страшная жара. Когда я там служил, мы нашему обер-лейтенанту то и дело лед к голове прикладывали.

      – В каком полку вы служили, уважаемый?

      – Я таких пустяков не помню, никогда не интересовался подобной мерзостью, – ответил пан Паливец. – На этот счет я не любопытен. Излишнее любопытство вредит.

      Тайный агент Бретшнейдер окончательно умолк, и его нахмуренное лицо повеселело только с приходом Швейка, который, войдя в трактир, заказал себе черного пива, заметив при этом:

      – В Вене сегодня тоже траур.

      Глаза Бретшнейдера загорелись надеждой, и он быстро проговорил:

      – В Конопиште вывешено десять черных флагов.

      – Нет, их должно быть двенадцать, – сказал Швейк, отпив из кружки.

      – Почему вы думаете, что двенадцать? – спросил Бретшнейдер.

      – Для ровного счета – дюжина. Так считать легче, да на дюжину и дешевле выходит, – ответил Швейк.

      Воцарилась тишина, которую нарушил сам Швейк, вздохнув:

      – Так, значит, приказал долго жить, царство ему небесное! Не дождался даже, пока будет императором. Когда я служил на военной службе, один генерал упал с лошади и расшибся. Хотели ему помочь, посадить на коня, посмотрели, а он уже готов – мертвый. А ведь метил в фельдмаршалы. На смотру это с ним случилось. Эти смотры никогда до добра не доводят. В Сараеве небось тоже был какой-нибудь смотр. Помню, как-то на смотру у меня на мундире не хватило двадцати пуговиц, и за это меня посадили на четырнадцать дней в одиночку. И два дня я, как Лазарь, лежал связанный «козлом». На военной службе должна быть дисциплина – без нее никто бы и пальцем для дела не пошевелил. Наш обер-лейтенант