Пионер. Прощай СССР. Павел Ларин

общем, благодаря вожатой, мы отправились на завтрак, избежав фанатичной любви Прилизанного к бегу. Однако, если остальные подростки живо переговаривались, ожидая появления предков, которые, я так понял, в родительский день привозят всякие вкусности, наша компания – наоборот, грустенела с каждой минутой все сильнее.

      Наконец, нас вывели из столовой, построили на площади перед кинотеатром. В воздухе повисла тишина. Многозначительная. Так бывает перед грозой или перед салютом. Для кого-то эта тишина означала приближение настоящего праздника, для меня, Мишина, Ряскина, Селедки и Фокиной – это было похоже на ожидание приговора. Только Богомол оставался безмятежным, с улыбкой крутил башкой и смотрел по сторонам.

      – Меня тошнит… – Сообщил Мишин. Хотя на кой черт нам эта информация, совсем непонятно.

      Где-то в дальнем углу территории лагеря, в кустах, как назло, завыли собаки. Это создавало определённую атмосферу, добавляя напряженности.

      – Видимо, предчувствуют беду… – Протянул Ряскин и тут же получил от Селедки удар локтем в бок.

      А еще – очень настойчивый совет заткнуться. Тупикина, кстати, тоже сильно нервничала перед появлением родителей. Из ее предыдущих случайных фраз я так понял, они у нее строгие. Маша, как и я, просто ждала. Напряжённо. Потому что мы с ней оказались в самой хреновой ситуации. Нам предстояла встреча с людьми, которых мы вообще не знаем, но которые исключительно хорошо знают нас. И прежде, чем мы отхватим за жалобу Элеоноры или отчисление, еще надо постараться, чтоб родители Фокиной и Ванечкина не подняли шум, будто их дети на себя не похожи.

      Собачий вой резко прервался, а потом так же громко мявкнула кошка.

      – Вот и нас сейчас… как котят… – Грустно высказался Мишин.

      Не знаю, как далеко могла бы зайти фантазия Толстяка, но в этот момент ворота открылись и на территорию лагеря въехал автобус, битком набитый взрослыми. Следом за автобусом тянулась вереница из нескольких машин. Штук пять – шесть, не больше.

      Последним ехал автомобиль, который лично я побоялся бы таким словом называть.

      Это было что-то очень маленькое, облезлое и похожее на жука, которого растопорщило в разные стороны.

      – Вась… – Ряскин указал рукой в сторону этого «чуда» автопрома. – Вон, ваш «горбатый». Значит, мать с отцом приехала. Не все так плохо… Своих пока не вижу. Они в автобусе должны быть.

      – Ага… – Толстяк кивнул и мне показалось, постарался сделать шаг назад, чтоб спрятаться за спинами других пионеров.

      «Горбатый», как эту страсть назвал Ряскин, громко засигналил и, обогнав все машины, которые медленно тянулись за автобусом, лихо вырулил вперед, возглавив кортеж.

      В этот момент с адским лаем из кустов выскочили несколько собак и бросились почему-то именно на эту машину. Водительское окно опустилось, оттуда появилась мужская голова. Судя по скромным размерам этой головы, Мишин явно пошел не в отца. Потому как выглядел мужик каким-то щуплым и маленьким.

      Он