Выживший. Первый секретарь Грибоедова. Владислав Бахревский

Титов и Нечаев.

      – Бокалы досуха! – потребовал Мальцов, указывая на Погодина. – Сегодня сказанное за этим столом слово оборачивается жизнью.

      Михаил Петрович, допивая бокал, видел: все взоры на него. Впрочем, слуги тотчас вдругорядь обошли стол, наполняя бокалы редкостным для Москвы зеленым котнарским. И Мальцов снова взмыл над столом:

      – Друзья! В современной России мы бесконечно долго распознавали среди фальшивых драгоценностей – редчайшее неоспоримо прекрасное. По счастью, с нами Михаил Петрович Погодин. Не случайно, и очень даже не случайно, «Урания» вышла к Рождеству.

      – К Рождеству, – подтвердил профессор, не понимая, куда ведет Мальцов.

      – Благодаря вам, профессор, весь нынешний 1826 год мы жили под обаянием блистательных произведений молодых сочинителей: Веневитинов, князь Одоевский, Полежаев, Ознобишин, Родчев, Дмитриев… Вы открыли миру своеобразнейшего поэта Федора Тютчева.

      – Погодину виват! – негромко сказал Соболевский.

      – Виват! – грянуло застолье, и тотчас Мальцов потребовал непререкаемо сурово:

      – Бокалы до дна!

      Профессор покорно исполнил требование.

      – Господа! – сказал Семен Егорович Раич. – Я польщен! Мой ученик Федор Иванович Тютчев назван своеобразнейшим поэтом нашего времени. Но в альманахе Михаила Петровича уделено значительное место и нам, людям в возрасте: Алексей Федорович Мерзляков дал «Урании» свои стихи… Кстати, от Алексея Федоровича исходило цензурное разрешение на публикацию альманаха.

      – Побойтесь Бога! – засмеялся Соболевский. – Семен Егорович, вы относите себя к пожилым людям в свои 34 года. Правда, не очень понимаю, как это получилось, что вы – учитель Тютчева. Он ведь теперь в Мюнхене, на дипломатической службе! И ему чуть больше двадцати!

      – Я начал занятия с Федором Ивановичем в 1812-м… Он вам ровесник, родился в 1803 году. Семь лет я был его учителем, а с 1820-го по 23-й занимался с Андреем Николаевичем Муравьевым.

      У Мальцова очередной прилив восторга, и бокал над головой.

      – Семен Егорович! Вы для всех за этим столом – учитель. И по университету, и по обществу друзей, по вашим переводам классики: «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо – это же грандиозный труд!

      – «Георгики» Вергилия! – подхватил Веневитинов. – Поэма Ариосто «Неистовый Роланд». О, равный превосходным! За ваше беспримерное трудолюбие!

      – Мы счастливы! Господь вас послал, любимого всем Раича, наставником нашему поколению! – Соболевский поднялся.

      Пили здравицу стоя.

      – А что же вы?! – кинулся к Погодину Мальцов. – Вы едва пригубили бокал! Здравица за Раича!

      Погодин, не желая суеты вокруг себя, бокал осушил. Попробовал взять на себя бразды управы за столом:

      – Напомню о событии для всех нас памятном. Во время коронационных торжеств император пригласил Пушкина из Михайловского в Москву.

      – Из ссылки! – подсказал Веневитинов.

      – Беседа его величества