У кого в России больше?. Диляра Тасбулатова

не видела) говорит мне:

      – Ой, а вы ничего себе так. Даже вблизи.

      – ?!

      – Слишком много рассказов про толщину и что вы – вылитый Дерсу Узала.

      – Мне еще говорили, что я похожа на Ким Ки Дука, когда без косметики.

      – Кто без косметики – Ким Ки Дук?

      – Ага. Совсем перестал краситься: из благородства. Чтобы я на его фоне лучше выглядела.

      – У нас с вами всего полтора часа: на троллинг нет времени.

      – Ладно, ладно, молчу.

      Графоман

      Ехала в такси.

      Ругала власть.

      Таксист спросил, не депутат ли я (???).

      Потом сказал, что если я такая умная, могла бы создать рабочие места.

      Я сказала, что создала.

      Для корректоров, редакторов и художников.

      – А вы кто? – спросил таксист.

      – Графоман, – говорю.

      – А че они тогда с вами носятся?

      – Сама удивляюсь.

      – Вот видите, а вы ругаете власть – а ведь наша власть даже графоманам, таким как вы, помогает.

      Ну, я и развела руками.

      Человек – это звучит гордо

      Один мой молодой алма-атинский родственник, типа троюродный брат, похвастался своему дяде-аксакалу, что я типа писатель.

      Аксакал затребовал подтверждения.

      Брат дал аксакалу мою книжку.

      Аксакал был потрясен, сказав, что не ожидал, что в Москве смеются над такой чепухой.

      Но поскольку аксакал ценит Горького, брат ему сказал, что вот, мол, Диля тоже ведь пишет про «босяков».

      Аксакал произнес задумчиво:

      – Горький сказал, что человек звучит гордо, а у Дили человек звучит как-то так не очень гордо. Можно сказать, совсем даже и не гордо…

      Брат ему возразил, что, мол, с тех пор как человек звучал гордо, босяки в России сильно изменились.

      Тогда аксакал сказал задумчиво:

      – Они и в Казахстане изменились.

      – Ну, вот видите! – сказал брат.

      – Но не до такой же степени! – возразил аксакал.

      Два рассказа о литкритике Василии

      I. Литературные чтения

      Этим летом мама попала в больницу, и я ее каждый день навещала. А во дворе больницы есть курилка, где мужики заседают – кто с поломанной ногой, кто с рукой, а кто и с головой забинтованной. И вот, разговорившись с ними, я пообещала им назавтра принести свои рассказы (книжка тогда еще не вышла): вслух почитать.

      На следующий день, как и обещала, захожу со своими листочками в палату на семь человек, а там всего один остался – с сильным переломом, и около него мамаша его сидит.

      – А где (говорю) мои слушатели?

      – Выперли их всех (сказал он мрачно).

      И тут, с опаской взглянув на мамашу, произнес осторожно:

      – В смысле выписали…

      Мамаша замахнулась на своего сына-инвалида и говорит:

      – Выписали, ага. Как же. Выперли за пьянку! У, ирод! (Она опять замахнулась на сына.)

      Тут в палату зашел полуголый мужик и говорит:

      – Зато вот меня взяли. Меня Василием зовут (он галантно ко мне наклонился).